Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - [6]

С развитием исторической науки в эпоху Ренессанса, естественно, зарождался и скептицизм в отношении фальсификатов: разные авторы отмечали, что славяне неизвестны источникам времени Александра (эпохи эллинизма). Уже упомянутый Юрий Крижанич призывал не верить постыдным «басням» «придворных баятелей» о скифском происхождении славян, об Александровой грамоте и Гостомысле, «не искать славы в лживых и всеми народами осмеянных и оплеванных баснях о роде Августа и не называть себя потомком монахини Сильвии и распутной богини Афродиты» (Крижанич 1997. С. 373–380). Традиция критического отношения к текстам эпохи Ренессанса — позднего средневековья была продолжена первым российским историком В. Н. Татищевым, характеризовавшим Александрову грамоту как «подложную» (Татищев, т. 1. С. 311)[27]. Но поиски «славы» в «лживых баснях» продолжались, особенно в официозной историографии начиная с Патриаршего летописного свода 1652 г. и Синопсиса 1674 г. и, конечно, в последующих фальсификатах — от текстов Сулакадзева до «Влесовой книги» (ср.: Буланин, Турилов 1998. С. 446; Мыльников 1996. С. 93–94).

Синопсис имел особое значение для последующей российской историографии: его составитель Иннокентий Гизель воспринял польскую традицию, возводившую славян к сарматам с соответствующими конструкциями о «народе роксоланстем» — славеноросском; прародителем же славеноросского — московского народа (праотцем «всей Руси») считался библейский Мосох (построения о Роксолане и Мосохе заимствованы в польской историографии — ср.: Карнаухов 2000; Гизель использовал и Густынскую летопись). Эти конструкции были достаточно бессвязными, обнаруживающими противоречия в претензиях Польши на всю «Сарматию» от Балтийского до Черного моря и Московского государства на Восточную Европу. Москва претендовала на роль древнего центра славянского мира (Синопсис: 59–60).

Естественно, Иннокентий Гизель, архимандрит Киево-Печерской лавры, не мог проигнорировать роль Киева и мотивы начального летописания, зародившегося в его монастыре на рубеже XI и XII вв. Специальные разделы он посвятил рассказу «о преславном верховном и всего народа российского главном граде Киеве» (Синопсис: 12). Гизель привел летописную легенду о благословении Андреем Первозванным киевских гор, о поселении на горах Кия, Щека, Хорива и сестры их Лыбеди, создавших там города; дал и точную дату основания Киева — 431 г.

Гизель следует ПВЛ, за исключением даты и характерной перемены этнической атрибуции основателей Киева: в ПВЛ они названы полянами, Гизель же именует их князьями «российскими» или россами (Синопсис: 66). Здесь составитель Синопсиса следует не столько конструкциям Начальной летописи (летописец начала XII в. констатировал, что поляне в его времена зовутся русью: см. об этом далее — в главе 6), сколько польской средневековой историографии. Восточные славяне в польской историографии, как уже говорилось, считались потомками Руса, брата Леха и Чеха. Ян Длугош в Хронике второй половины XV в. изобразил Руса потомком Леха, что давало Польше «историческое» право главенства в Восточной Европе, особенно в Киеве, заселенном полянами, которых польский хронист отождествлял с поляками (Флоря 1990; Щавелева 2004. С. 218).

Гизель констатирует иную историческую реальность: Киевом правят московские — российские государи, наследуя власть древнерусских князей, начиная с Игоря Рюриковича. Легенду о происхождении Рюрика, использованную Гизелем в редакции «Сказания о владимирских князьях», этот автор также трансформировал по западному образцу, настаивая на балтийско-славянском происхождении варягов[28]. Эта конструкция привела, как обычно, к невразумительному изложению истории: «иные» (не киевские, а новгородские) россы по совету Гостомысла призывают варяжских (славянских по языку) князей, но в изложении Гизеля сохраняется их атрибуция, характерная для русской книжности XVI в.: три князя происходят «от Немец» (Синопсис: 68), но не от славян.

Синопсис, остававшийся учебником русской истории на протяжении всего XVIII в., как и польская историография, оказывал сильнейшее влияние на развитие российской историографии и в период становления российской исторической науки, связанный с петровскими реформами и приглашением в Санкт-Петербург из Пруссии немецких ученых Г. З. Байера и Г. Ф. Миллера. Байер, обратившийся к исследованию истоков русской исторической традиции — варяжской легенде Начальной летописи, писал, что «баснь» о происхождении Рюрика от Августа была «достойна тогдашнего (средневекового) ума».

Его последователь В. Н. Татищев, первым предпринявший сравнительное исследование летописных сводов, указывал, что «в старых крониках сего, чтоб род Рюриков от прусов и от цесарей римских пошел, нет» и предположил заимствование легенды из польско-литовской традиции (Татищев, т. 1. С. 291, 293)[29]. Татищев приводит традиционные библейские генеалогии народов (от Ноя) как «баснословные». Впрочем, он следовал и устоявшимся историографическим стереотипам и предполагал иранское (сарматское) происхождение имени русь (Татищев, т.1. С. 287), равно как имен Киева и его основателей (Татищев, т. IV: 391). Вслед за Г. З. Байером Татищев принимал и средневековую интерпретацию термина варяг, сближая его с именем славянского племени вагры на Балтике. Правда, Байер настаивал на его скандинавском (германском) происхождении (ср.: Татищев, т. I: 303).