Комната дежурного Сашке хорошо знакома. Это здесь стоял он перед комсоргом в тот памятный хмельной вечер. Тогда и Цоба был на свободе.
Вон и стол тот же, с массивными тумбами, и лампа настольная, с зеленым абажуром, и даже книги на столе те же. «Педагогическая поэма», — прочитал Сашка.
Все то, и вообще на свете ничего не изменилось, только Цоба сидит в тюрьме, и никому до него нет дела.
Мастер удивленно смотрел на Сашку и молчал.
— Владимир Иванович, — заговорил Сашка, — можно я у вас посижу?
— После отбоя спать положено. Но раз уж пришел, садись.
Сашка сел на краешек стула. Вздохнул. Помолчали. Владимир Иванович постукивал костяшками пальцев по толстому стеклу на столе и со скрытой улыбкой в глазах смотрел на своего воспитанника.
— Владимир Иванович, — опуская глаза, заговорил Сашка. — Почему вы сами не поговорили со мной насчет кинжала, — и тут же поправился, — кортика!
— Степан Петрович моложе меня, — ответил мастер. — Ему сподручнее. И потом… Кольцов бывший моряк. На флот попал тем же путем, каким хочешь и ты. Так что твое чувство ему лучше знакомо, чем мне. А ты что, Александр, не доволен разговором, потому и пришел ко мне?
— Я не за тем пришел. Насчет Цобы я. Завтра его судить будут. Неужели выручить его нельзя? — Сашка с надеждой посмотрел на мастера.
— Парня жалко, факт. И наверное, кто-то скажет в его защиту. А как я могу? Он же мне незнаком.
— Вот я и пришел, чтоб рассказать вам о Цобе. Послушайте!
Чем больше Сашка рассказывал о Цобе, тем грустнее становилось лицо мастера. Сашка поведал ему о своем друге все, что знал.
Родом Цоба из Бендер, небольшого молдавского городка на правом берегу Днестра.
Помнил Борька румынских бояр. Мать умерла рано. От отца в памяти остался запах кожи, приносимый им с кожевенного завода, да бранные слова. Борис понимал, что ругается отец не от легкой жизни. В доме, кроме мамалыги и брынзы, ничего не видели.
В сороковом в Бессарабию вошла Советская Армия. Отец повеселел, даже ругаться стал меньше. Но через год в Бендеры явились фашисты. Однажды ночью отца забрали в сигуранцу[4]. С тех пор Борис его не видел. Жил он теперь тем, что удавалось украсть у немцев. Чаще голодал. Изъездил за эти три года всю Молдавию и Украину. Долгое время шлялся на одесском базаре. Никому не был нужен. Жил, как ему хотелось.
В сорок четвертом увидел Борис опять красные звезды. Хотел увязаться за одним из полков, но тут же был отправлен в детдом. Но не смирился со спокойной и, как он выражался, телячьей жизнью. Тем более, что учиться для него было «нож острый».
И снова поезда, снова базары, снова чужие карманы.
Потом вот встретился с Сашкой. И совсем чудом согласился поступить в ремесленное училище. А может, и не чудом? Может, надоела Борьке прошлая жизнь? И все бы шло хорошо. Вот только не знает Сашка, почему снова споткнулся его друг. Что повлияло на него. Может быть, кто-то из самих же друзей был виноват в этом?
Владимир Иванович долго молчал, почему-то упорно не поднимал глаз. Большие стенные часы монотонно отсчитывали время. О темные стекла, словно кошка, скреб своими голыми ветками клен.
— Вот восстановим города, заводы, — медленно заговорил мастер, — запашем окопы на полях, а сколько еще израненных человеческих жизней останется! Сколько лет надо, чтобы залечить эти раны? Хорошо, что ты пришел Александр. Я давно хотел с тобой поговорить. Скажи-ка, ты Ростов хорошо помнишь?
«При чем здесь Ростов?» — подумал Сашка.
— Сельмаш хорошо помню, — ответил он, — мы жили там. Еще театр мраморный помню. Громадный, белый, на трактор похож. Помню Зеленый остров. На Дон мы туда купаться с отцом ездили.
Сашка говорил, а Владимир Иванович глядел неотрывно на Сашку, точно видел его впервые. Потом в упор спросил:
— А отца своего ты хорошо помнишь?
— Конечно, — ответил Сашка, — шесть лет всего прошло.
Сашка посмотрел на мастера и вздрогнул. Такого лица он еще не видел у Владимира Ивановича. Оно было бледно. На нем особенно резко выделялись морщины. Широко открытые глаза смотрели неподвижно.
У Качанова часто забилось сердце. И как он раньше не задумывался над тем, что Владимир Иванович из Ростова? Он же работал на Сельмаше, там же, где и отец! И почему он спрашивает: помнит ли Сашка отца? Наверняка он знал его. Знал!
Как ужаленный Сашка вскочил со стула и подбежал к мастеру.
— Владимир Иванович! — крикнул он и больше не знал, что говорить.
— Успокойся, Александр, успокойся. — Владимир Иванович продолжал шагать по комнате. А может быть, этим он сам себя успокаивал? — Я мог и ошибиться. Время такое, война и вообще… Зайдем ко мне домой. У меня кое-что есть, посмотрим.
Жил Владимир Иванович при училище. Здесь же, рядом с классами, на втором этаже. Никто из ребят не знал, почему мастер одинок. Никто из токарей до сих пор не бывал в его комнатке.
Сашка едва поспевал за мастером. Они быстро поднялись на второй этаж. Владимир Иванович торопился, с трудом открыл дверь.
Войдя в комнату, Сашка тут же принялся оглядывать стены, надеясь увидеть фотографию отца. Но стены были пусты. Желтые обои с вылинявшими цветами, видимо, еще довоенные.
Владимир Иванович вытащил из-под кровати чемодан, достал альбом и подозвал Сашку.
