Румия - [30]

— Не кривите душой, Качанов, — Владимир Иванович наклонился к тумбе. Предотвратить опасность было поздно. Пока Качанов придумывал объяснение, мастер достал из тумбы блестящую пластинку. Формой она уже ясно походила на кинжал.

— Ого! — подкинув пластинку, удивился Владимир Иванович. — Уж не к пиратам ли думаете податься? Пойдемте ко мне.

Сашка молча побрел за мастером. Конечно, ничего хорошего от разговора с Владимиром Ивановичем Качанов не ожидал. К тому же вон и Кольцов тут как тут. Тоже направляется в комнату мастера.

Многие ребята выключили станки, с любопытством смотрели на Сашку и спрашивали взглядами: «Что случилось?»

— Погорел наш Качанчик с чем-то, — проговорил Спирочкин. — Ну и мастерюга нам достался, сухарь ржаной.

И странно, никто не одернул Аркашку. Наоборот, даже Мишка поддержал его.

— Цэ вирно, Помидор, зажимать стал. Наче мы солдаты ему.

— А что я говорил? — воодушевился Мишкиной поддержкой Спирочкин. — Скоро по-пластунски заставит ползать. Солдафон.

От мастера Сашка вышел быстро. Злой и взволнованный. Кое-как дождался конца смены.

— Стройте группу, — сказал мастер Брятову. — Качанов, останьтесь. Степан Петрович вас ждет.

Сашка подождал в стороне Кольцова.

— Пошли, Александр, — обратился к Сашке комсорг, — по такой погоде хорошо пройтись.

Вечер был морозный. Ледяные дорожки на тротуарах блестели, как стекло. В них тускло отражались огни фонарей и зябко подрагивающих неоновых реклам. Прохожие не спешили, наслаждались редким для Молдавии тихим зимним вечером. На небе ни одной звездочки. Их плотно закрыли тяжелые тучи. Стало теплее. Сверху мягко падали хлопья снега.

Некоторое время шли молча. По скользким ледяным лентам со смехом и шумом, протирая подметки, катались мальчишки. Сашке захотелось самому прокатиться по льду, да шел он с комсоргом: еще засмеет.

Но, к удивлению Сашки, Степан Петрович сам разбежался и заскользил по сверкающей ледяной ленте. Отвык, видно, комсорг от такого занятия: не устоял на ногах и, смешно взмахнув руками, шлепнулся на тротуар.

Сашка от души рассмеялся.

— Вот растяпа, — поднимаясь, отругал себя Степан Петрович. — Бывало, в шторм на палубе крепко стоял на ногах, а тут.

И опять они продолжали путь молча. Снег стал сыпаться густо-густо. Вокруг матовых фонарей снежинки образовали тонко переплетенное кружево. Дальше была ночь.

По большому мосту через лиман шли девушки. Они пели. Слов и мелодии разобрать было нельзя. Песня то и дело прерывалась смехом. Взявшись за руки, девчата заняли почти весь тротуар. Сашка и комсорг прижались к высоким каменным перилам, пропуская веселую компанию.

На шляпках и воротниках у девушек блестели снежинки.

— Скажи, Александр, — наконец заговорил Кольцов, — ты добровольно в училище поступил?

— Да, — ответил Сашка.

— А чего же вдруг захандрил? Ты ведь поначалу совсем другим был. Или токарное дело не нравится?

Сашка молчал.

— Хорошо, снег идет, — опять нарушил молчание Кольцов. — Хотя бы удержался до Нового года, а то опять елки в грязи будут стоять.

— Степан Петрович, — решительно заговорил Сашка, — я хотел уехать. Но не воровать, — поспешно добавил он.

— В Турцию? Революцию делать? — улыбнулся комсорг.

— Смеетесь. А только каждый человек имеет право добиваться своей цели.

Эти слова не произвели на Кольцова ожидаемого впечатления. Он будто и не удивился, а продолжал молча шагать, изредка стряхивая снежинки. Спокойное молчание комсорга придало Сашке уверенность. Теперь он окончательно решил выложить все, о чем думал последнее время.

— Почти пятнадцать лет мне уже.

— Ого, старик, — улыбнулся Кольцов.

— Да в мои годы Дик Сэнд — читали «Пятнадцатилетний капитан»? — добивался своего. А тут… — Сашка со злостью стукнул варежкой по своему плечу, отчего снежинки посыпались за воротник. Он поежился и добавил: — Винтики, болтики.

До училища оставалось квартала три. Группа уже давно их обогнала. Степан Петрович замедлил шаги.

— Метил на корабль? А попал к токарному станку?

Сашка утвердительно кивнул и тихо проговорил:

— Не приняли в мореходку. Вот и попал в Румию. Сейчас думаю над этими болтиками-букашками и противным сам себе становлюсь. Тряпичный у меня характер. Привыкну и вырасту таким. А разве таким должен быть человек? Если характер, как сталь, вот тогда… Чего же вы молчите? — повернулся он к Кольцову. — Будете ругать?

— Так вот, Сашок, послушай, что расскажу. До войны, в тридцать восьмом году, загорал я в Артеке. Привезли к нам в лагерь испанских детей. Был там один мальчишка — Педро Кадальсо звали его. А я его просто — Петькой. Подружились мы крепко. Ростом были с ним одинаковые, вот с тебя. Глаза у Петьки огромные и всегда задумчивые. Уж как мы друг друга понимали, не знаю, но понимали хорошо. Петька мне часто рассказывал об Испании. От него узнал я впервые о Мадриде и вечнозеленом томилларе, о голубых куропатках и бое быков. Но больше всего Педро рассказывал про войну испанского народа с фашистами. И тогда глаза у него загорались, и блеск в них был холодный, стальной. Педро подолгу смотрел на море и грозил маленьким кулаком в сторону Испании. А однажды мы твердо решили уехать на его родину воевать. Все обдумали. Решили, что по железной дороге не проехать — вернут. Наметили маршрут. Морем до Болгарии, а там как-нибудь. Украли шлюпку на лагерной станции. Долго прятали ее в скалах, собирали продукты. И однажды ночью после вечерней линейки отправились в путь. Не знаю, чем бы кончилось наше плавание. Уже километрах в десяти от берега подобрали нас сторожевые катера. Вот так, Сашок.