Рукотворное море - [101]

Когда подошел срок сделать обеденный перерыв, Оплетин завел своего «ижевца», потому что сегодня на обед он ничего с собой не взял, заранее наметив прикатить среди дня домой, чтобы покрыть крышу дровяного сарая своевременно припасенными со стройки в заповеднике двумя штуками рубероида.

В меру возможной поспешности Витька Маныкин уже трусил по дороге к мосту через Лошу, направляясь к своему дому. Пошел пообедать и Бакулев.

БОЛЬШОЙ МИР

Маленькая мордовская девушка видит сон… Черный человек с длинным копьем в руках шагает навстречу мохнатому огнедышащему чудовищу. В дымном чаду светится его кровавый глазок. Пригнувшись, словно для прыжка, человек кидается вперед и колет чудовище. Оно рявкает, приседает, изрыгает угарное, дымящееся пламя. Глазок его вспыхивает, брызжет тяжелыми белыми искрами, расширяется, точно от ярости и изумления. Багровое пламя вырывается из его пасти…

Маленькой мордовской девушке кажется во сне, что сейчас все будет испепелено взрывом неистового пламени: и человек с копьем и его подручные, следующие за ним с мечами, клещами. Искры сыплются и мечутся вокруг, но человек в опаленной одежде не отступает. Даже когда он застывает на месте, что-то напряженное и стремительное сохраняется в нем, точно туго закрученная пружина скрыта в его теле. Девушке кажется: от исхода этой битвы зависит ее судьба. Неясными нитями связана она с участью черного человека. «Остерегись!» — хочется ей крикнуть, но она не может вымолвить ни слова.

И вдруг в этом дыме и пламени, в ошеломительном бесновании искр девушка узнает знакомые лица. В первое мгновение она не верит самой себе. Но здесь нет ошибки. Ну, конечно, потому и чувствует она неясную связь с участью человека в опаленной одежде, что ведь это Савельев Дмитрий Григорьевич! В жизни он застенчив, молчалив, спокоен. Лицо у него белое, чистое, с тонкими, широко расходящимися бровями. И подручный его в шлеме — это ведь обыкновенный старый красноармейский шлем — знаком маленькой девушке. Это Курелюк Афанасий Иванович, полтавский колхозник с черными важными усами. Обо всем он говорит так: «Для нас это пара пустяков…» А другой подручный — Бутлицкий Павел Спиридонович, демобилизованный солдат, участник сражения за Берлин. Он все подсмеивается над ней: «Маринка, отчего ты такая маленькая? Выросла бы чуть побольше, взял бы тебя замуж». А то просто спрашивает: «Ну, что ж ты, Маринка, не растешь?..»

Все ближе становится видение знакомых лиц. Вот уже можно различить золотые зайчики в пристальных и спокойных глазах Савельева. Он глядит из-под синих очков, прикрепленных к широкополой войлочной шляпе. Тяжелые огненно-белые искры сыплются теперь вокруг девушки, гудят, мечутся, лопаются на лету, и все это ее не страшит.

«Да ведь это же наши люди! — думает она во сне. — Они чугун выпускают на третьей печи!..»

А люди все ближе, жар огня все сильней. Да ведь это она сама в черном стеганом ватнике сидит в высокой кабине мостового крана над литейным двором. Сейчас девушке нечего делать, но если отверстие летки закозлится и нужно будет пустить в ход тяжелый инструмент, горновой призовет ее, и она подаст ему руку помощи — цепь мостового крана.

Маленькая мордовская девушка улыбается во сне. Какой смешной сон! Увидеть во сне доменный цех, в котором она работает восьмой месяц, людей своей смены, себя самое в бешеном вихре брызжущего металла…

Резкий паровозный гудок будит девушку. Весеннее солнце сверкает в чисто выбеленной просторной комнате. Две кровати застелены, и в изголовьях, по мордовскому обычаю, поднимаются к потолку, в чистых белых наволочках, тугие, как поросята, двенадцать подушек — мал мала меньше. На двух других кроватях спят ее подруги. На стене висит нудий — национальный инструмент из тростниковой трубки и коровьего рога; на стуле валяется пулай — тяжелый набедренный пояс с медными монетами и пуговицами, нашитыми в несколько рядов: вчера был концерт самодеятельности во Дворце культуры.

Вот еще раз прокричал паровоз за окном. Тяжелые составы с коксом и рудой идут мимо окна по железнодорожной насыпи. Если приподняться с постели, то отсюда, из окна большого дома, где живет с подругами девушка, видны обширные заводские строения из красного кирпича, семь высоченных кирпичных труб мартеновского цеха, дымящие непрестанно, колошники домен, каупера.

До смены еще полтора часа. Девушка вспоминает, как впервые попала в доменный цех. На ней тогда была длинная самотканая льняная паля с шестью большими красными полосами на подоле. Так же были одеты и все ее двадцать подруг, вместе с которыми она приехала из деревни восемь месяцев назад. Восемь месяцев! Как это было недавно, и как это было давно. Все случилось как во сне. Она ясно помнит морщинистое лицо старой тетки Альны, голоса земляков, деревенскую улицу, заросшую высоким молочаем…

Когда она сюда приехала, ее пугали паровозные гудки и лязг металла в прокатном цехе. В первый день ей и ее подругам поручили разбирать железный лом, и они каждый раз приседали от страха, когда на насыпи кричал пузатый паровоз, который таскал к разливочной машине ковш с расплавленной сталью.