Рукопись, найденная на помойке - [8]

* * *

Облака сегодня какие-то деловые. Они быстро и сосредоточенно пробегают мимо, стремясь к одной, только им известной цели – белые ватные овечки, гонимые невидимым пастухом.

С неделю назад Шурик принес ему фотоаппарат.

– Пап, а если попробовать фотографировать? – предложил он. – Ты так смотришь на вещи, на небо… ты не хочешь попытаться…

– Остановить мгновение? Это чревато.

– Нет, я серьезно. Ты же не можешь целыми днями сидеть вот так.

Сын у него удивительно чуткий, внимательный. Вызвал мастеров и все в его квартире приспособил к его новому состоянию: убрал пороги, опустил вниз выключатели, поменял ванну на душевую кабину… Это же сколько денег стоило и времени! А у него ведь и у самого вечно полно забот с семьей.

И, конечно же, сын заметил, что отец охладел к литературе, как бы парадоксально это ни было. Впрочем, вообще трудно предсказать, что случится с человеком, когда его привычная жизнь сломается.

Он взял фотоаппарат в руки и покачал его, словно взвешивая «за» и «против».

На самом деле он уже много раз мысленно делал снимки – на сетчатке глаза. И иногда ночами, когда не спалось, прокручивал их у себя в голове, рассматривал, сортировал. А потом однажды понял, что если покопаться, можно найти у себя в голове старые снимки, сделанные много лет назад, когда он вовсе не отдавал себе отчета в том, что сохраняет в памяти какую-то картинку. Например, Олесю. Где это было? В какой-то гостинице. Номер был твин, с двумя кроватями. Олеся устроилась на той, что ближе к окну. Утром он проснулся рано, когда жена еще спала. Она лежала к нему спиной, одеяло прикрывала ее лишь наполовину. И окно тоже было зашторено только наполовину, и наполовину опущены жалюзи. И первый утренний свет окутывал комнату, кровать, глубокие складки одеяла, голое Олесино плечо и бедро. Олеся плыла в утренних лучах, а сползавшее на пол одеяло повторяло своими складками волну ее откинутых волос. Он видел это сейчас так четко, что мог бы воспроизвести, если бы существовала такая технология – напечатать фотографию того, что ты видишь перед внутренним взором.

Фотоаппарат казался ему чем-то лишним. Он честно попробовал его освоить, чтобы не огорчать Шурика. Но камера оставалась для него громоздким и неудобным протезом, который отказывался повиноваться ему, как и его ноги. Он однажды прочитал в Интернете, что в будущем человек сможет получать снимки глазами: у него там что-то такое может быть вживлено в мозг. Что видит – то снимает, и прямо в Инстаграм. Ну, деталей он не понял: филолог есть филолог. Это, наверное, ему бы подошло. А используя фотоаппарат, он постоянно получал в итоге не то, что видел, не то, что хотел получить. Конечно, он понимал, что просто не умеет фотографировать по-настоящему, что этому нужно учиться, но когда тебе почти семьдесят – это уже не так просто. Но пугала его не сложность обучения, а то, что техника встает между ним и впечатлением, как раньше вставало слово.

Единственным достоинством камеры оказался для него объектив с сильным зумом. Он мог приблизить к себе облака, крыши домов на другой стороне улицы, трубы, окна, деревья сквера, разглядеть людей, гуляющих в нем. А еще в окне дома напротив он заметил женщину, которая иногда сидела на подоконнике, натянув на колени длинную черную футболку, и смотрела на улицу. В то время, когда он был моложе, романтичнее и более склонен превращать жизнь в бледное подобие литературного текста, он счел бы себя вторым Фабрицио, а ее – Клелией. Но сейчас ему опостылели книги. Да и женщина в окне, похоже, была совсем не из тех, что кормят канареек. В руке у нее был коньячный бокал.

* * *

Раньше он не пользовался социальными сетями. Некогда было. Почта – да, для деловых контактов. Интернет – для поиска материалов, для текстов.

Но теперь Шурик посоветовал ему завести аккаунт на Фейсбуке. Попробовал, нашел там каких-то старых знакомых, однокурсников, коллег, бывших студентов. Пообщался немного, но ему быстро стало нестерпимо скучно. Какие-то, в сущности, чужие люди хвалятся своими автомобилями, дачами, женами, поездками в Египет…

Наличие социальных сетей, наверное, избавляет от чувства одиночества, но зато лишает уединения, нарушает приватность. Конечно, занимаясь своими делами (хотя, какие у него теперь дела?), можно не реагировать на звуковое уведомление, но, когда он его слышит, у него возникает ощущение, что к нему кто-то обратился, заглянул, вроде как в комнате присутствует кто-то посторонний. Можно, конечно, отключить звуковое уведомление совсем, но… странное чувство: а если что-то важное? Хотя ничего важного и неотложного там не бывает. Люди – знакомые и незнакомые – наводняют Интернет банальными истинами, цитатами и псевдоцитатами великих и не очень великих юдей. Твердят, как мантры, что-нибудь вроде «у природы нет плохой погоды» или призывают любить ближнего – и тут же жалуются на дождь или снег и дают ближнему пинка под зад. Интернет как-то особенно обнажает человеческую глупость и пошлость.

Кроме того, ему показалось, что социальные сети пробуждают в людях чувство классовой ненависти или, как минимум, зависти. Все стремятся выставить напоказ свое богатство, счастье, сытость, красивую жизнь. Особенно противно, если всё это сопровождается комментариями типа: «Объелась устрицами. Опять на Мальдивах. Надоело до смерти».