Руки чужака - [3]

Однажды, когда отец Бэннити подносил ковш с водой к пересохшим губам Эли, здоровяк внезапно посмотрел на священника с таким видом, будто впервые его заметил; в тусклых, как у животного, глазах промелькнул огонек, какого Бэннити прежде не замечал. Испугавшись, священник выронил ковш. Здоровяк поднял руку, насколько позволяли колодки, и растопырил длинные пальцы — как будто распустил диковинный цветок.

— Не надо, — прошептал Феликс. — Именно это мальчик и сделал.

Отец Бэннити колебался лишь мгновение. Что-то в странном взгляде здоровяка — нечто серьезное и отстраненное, но не несущее зла — убедило его. Он протянул руку и позволил Эли сжать ее.

На один ошеломляющий миг Бэннити подумалось, что он стал рыбой; рыба выскочила из воды, чуть не ослепла от сияния солнца и задохнулась от жгучего воздуха. Потом, еще полмгновения спустя, он понял, что все наоборот: он, будучи рыбой, много лет прожил вытащенным из воды, а теперь его внезапно в эту воду погрузили. Все иссохшее и зачахшее в нем внезапно вернулось к жизни, все маленькие потери ушедших дней и лет: цвета, чувства, эмоции. Это ощущение было таким сильным, таким ошеломляющим, что он пошатнулся и даже не смог ответить на встревоженные расспросы Феликса.

Бэннити снова знал. Он успел позабыть, каково это, но теперь он вспомнил, и грозная сила веры, вернувшись, показала ему, как много он потерял. Бог послал ему чудо в лице этого молчаливого великана, и одним-единственным касанием мир вокруг него, в течение многих лет выцветающий и сереющий, вновь вспыхнул всеми красками жизни.

Бог снова присутствовал во всем, как в детстве, когда Бэннити не мог представить себе участи лучше, чем служить Ему.

Бог снова жил в его душе. С ним случилось преображение.

Лишь после того, как первый вал исступленного счастья сменился чуть более обыденными, хотя и не менее приятными чувствами, отец Бэннити осознал, что на самом-то деле реально ничего не изменилось. И не Бог явил ему чудо, послал некий знак; скорее прикосновение к руке великана пробудило в нем любовь к Богу, которая некогда жила в его душе, но потом ускользнула прочь.

Священник понял, что это именно Эли вернул ему любовь к Господу, веру в живое Творение и, самое главное, убежденность в том, что так оно и должно быть. Эли, несомненно, действовал как Божий посланник.

Безмолвствующий, ущербный человек исполнил заветное желание Бэннити, которое священник сам до конца не осознавал.

Преисполненный благодарности и возродившийся к жизни, он твердо решил выступить перед королевским прокурором на стороне пленников и рассказать всю правду, даже если для этого придется признать, что он на некоторое время утратил веру. Несомненно, отец Бэннити был бы единственным защитником бродяг, если бы за день до приезда в их город путешествующего законоведа мальчишка Тобиас не вернулся бы домой.

Тобиас рассказал землякам (с ликованием, нельзя не отметить), что побывал в Идерс-Чёрч, что этот город и вправду такой большой и удивительный, как ему представлялось.

— Там целая прорва собак! — сообщил Тобиас; глаза его по-прежнему сверкали при мысли о зрелище, которое ему довелось повидать. — А дома-то высоченные! А народу!..

Видимо, он считал, что порка, которую только что устроил ему отец — исключительно из принципа, потому что механизм исчезновения мальчишки по-прежнему оставался тайной, — малая цена за возможность повидать все это.

Тобиас понятия не имел, каким образом он перенесся из своей деревни в отдаленный город. Он утверждал, что это произошло мгновенно: вот он стоял и держался за руку Эли, а вот он уже в Идерс-Чёрч, посреди рыночной площади. К несчастью, такого же волшебного способа возвращения для него не нашлось, и все это время он добирался домой.

Когда на следующий день королевский прокурор доехал до деревни, речь об обвинении в убийстве уже не шла, хотя кое-кто мрачно поговаривал о колдовстве. Королевский прокурор — маленький, кругленький, преисполненный чувства собственной значимости, с компактной бородкой клинышком — настоял, чтобы его проводили к двум бывшим пленникам, которые, освободившись, вернулись на свою прежнюю стоянку в лес Оруженосцев — хотя без прежней уединенности.

Протянув жезл — символ своей должности, законовед приблизился к Эли и произнес:

— Именем государства и его милостивого сюзерена, его величества короля приказываю тебе рассказать, как ты отослал мальчика в Идерс-Чёрч!

Здоровяк лишь безразлично взглянул на него и протянул ладонь. Королевский прокурор, поколебавшись мгновение, тоже подал пухлую руку и позволил ухватиться за нее.

Когда присутствующие, в том числе и отец Бэннити, проморгались, то оказалось, что королевский прокурор вместо прокурорской туники облачен в одеяние судьи, сутану и венок и на груди у него — золотая цепь, на которой висит огромный, круглый золотой знак должности. (Некоторые также предположили, что подбородок бывшего прокурора сделался более твердым, а взгляд — более проницательным, чем прежде.) Бывший королевский прокурор, а ныне — полноправный судья моргнул, потрогал венок из листьев у себя на голове, а потом рухнул на колени и вознес благодарственную молитву.