Рука судьбы или Этюд о предопределенности - [15]

Теперь она выросла и стала женщиной. Ее глаза, казалось, попрекали меня за то, что я все еще видел в ней ребенка.

Я не стал дожидаться священника и, не вполне понимая зародившееся в сердце чувство, взял розы, которые она мне подарила, прижал их к губам и поехал прочь — позабыв, должен признаться, о цели своей поездки.

Первое облако появилось по возвращении домой. Мать заметила розы и, к моему изумлению, очень огорчилась тем, что Люси Марсден вернулась. Она всеми силами старалась изменить мое отношение к девушке и в конце концов заявила, что я должен пообещать ей больше никогда не видеться с Люси. Это было первое недоразумение, возникшее между нами. Тогда-то я и увидел мать в истинном свете — и был потрясен, потому что она, например, под самыми хитроумными предлогами пыталась помешать моим визитам в дом священника.

Но Любовь — это выражение жизни, даже нечто большее, чем породившая ее жизнь. Мы с Люси стали неразлучны. Однажды, решив проверить искренность и постоянство своего чувства, я решил на время отказаться от встреч с нею, но быстро обнаружил, что успел отдать ей все сердце, всю душу, все чувства благородной привязанности и любви, какие когда-либо отдавал мужчина или принимала женщина. И однажды ночью, когда мы бродили в лунном свете среди роз старого девонширского сада, я признался ей в любви, рассказал о своих замыслах, о видах на будущее — и, глядя на звезды, ставшие нашими свидетелями, мы перед лицом Бога, которому оба поклонялись, поклялись вечно любить друг друга.

Быстро пролетели несколько радостных дней. Мы были так счастливы, что по ночам со страхом думали, не принесет ли нам новое утро какое-нибудь горе. Да, мы почти боялись нашего счастья, потому были всего лишь смертными и знали, что ничто смертное не может длиться вечно, и каждое мгновение приносило нам и страх, и радость.

С тех пор я часто задавался вопросом, почему Бог создал любовь: ведь цена, которую мы платим за нее, порой затмевает спасение души. Какой пустяк — утратить покой после смерти, ибо дух не знает сердечной боли. Но знать, что такое любовь, и потерять любимую, быть вынужденным жить дальше, проживать минуту за минутой, каждая из которых тянется, как вечность, иметь живое тело, требующее заботы, одежды, пищи, в то время как сердце внутри его давно умерло — это, на мой взгляд, гораздо худшая кара, чем часто выставляемые напоказ муки проклятых грешников.

Но лишь немногие воистину любили, и для многих и многих подобные слова останутся бессмысленными. Люди, как правило, лишь хотят, желают, жаждут обладать — но не любят! Они злоупотребляют понятием любви и в своей ограниченности ищут истолкования его священного смысла в школьных учебниках.

Любить по-настоящему, любить сердцем и душой, умом и телом — значит быть богоподобным, это единственный человеческий способ приблизиться к Божеству, и для чистых и верных сердцем это означает творить не что-либо одно, а все мироздание, новое небо и новую землю, и видеть в исполнении мечтаний все совершенство будущего мира грез.

Так было с нами. Но мы были детьми земли, нами правили законы причин и следствий, и безрассудство других обрекло нас на погибель.

В одно роковое утро пришло известие, что мой отец по случайности погиб. Люди обычно называют подобные вещи случайностью или волей случая, когда речь идет о чем- то плохом, если же наоборот, говорят о воле Божьей.

После того, как тело моего отца было предано земле на мирном церковном кладбище в Девоне, я обнаружил, что управление всеми его землями и капиталами целиком и полностью сосредоточилось в руках моей матери, за исключением чайной плантации в Индии, которую отец недавно приобрел и завещал мне по достижении совершеннолетия. Мать мать, не теряя времени, воспользовалась законными полномочиями, которыми была так неожиданно наделена, дабы расстроить то, что она предпочитала называть мезальянсом. Напрасно я умолял ее. Напрасно протестовал. Однако, невзирая ни на что, я твердо решил жениться на Люси, и готов был отправиться хоть на край света, чтобы этого добиться. Силясь мне помешать, мать оставалась глуха к моим мольбам, и вскоре я понял, что во имя успеха буду вынужден прибегнуть к более решительным мерам.

Через несколько месяцев я должен был достичь совершеннолетия. Убедившись, что мать намеревалась и впредь держать меня в своей власти, продав плантацию до того, как я ею завладею, я не видел другого выхода, кроме как отправиться в Индию и попытаться предотвратить любые ее действия в этом направлении.

Я сообщил матери о своем решении лишь в утро отъезда. Багаж был уже погружен и двуколка ждала у двери, когда я вошел в ее комнату, чтобы попрощаться.

Я приготовился к сцене, но уж точно не к такой бурной, что последовала за этим. Когда я сказал, что уезжаю в Индию, мать сначала просто пыталась отговорить меня от поездки; потом, в свою очередь, стала умолять, после угрожать и наконец, когда я кинулся вон из комнаты, упала на софу и зарыдала: «Куда угодно, куда угодно, мальчик мой, только не в Индию!» В ее словах прозвучало нечто такое, что заставило меня заколебаться. Я остановился и повернулся к ней; думая, что она смягчилась, я в последний раз спросил, даст ли она согласие на мой брак. Но при одном упоминании об этом предмете она снова стала такой же непреклонной, какой была минуту назад. Дальнейшие споры были бесполезны. Я попрощался, вышел из комнаты и вскоре уже был на вокзале.