Рука Москвы - [68]

С мая по август на землю Джелалабада не ступала нога советского человека, ведь нельзя доверять свою безопасность афганцам! Не надо рисковать!

Надо рисковать! В. А. Крючков проявляет твердость, и вечером 9 августа наша группа и министр госбезопасности О. Якуби входят в АН-26. Аэродром не освещен. В самолете закрыты занавесками иллюминаторы. На каждого пассажира надевается парашют. Не очень удобно — парашют давит на живот. И не становится спокойнее. Ну, скажем, придется воспользоваться этим парашютом. Во-первых, неизвестно, сможешь ли дернуть за кольцо. Положим, дернул и плавно полетел вниз, в ночную темноту, на безлюдные горы. А что там? Разумеется, сломаешь ногу или обе да, не приведи Бог, попадешь в лапы противника, поскольку руки друга в этих местах не найдешь. И пистолет тебе не поможет, потому что он скорее всего вылетит из кобуры или в момент прыжка, или при посадке. Мысли дурацкие и недостойные мужчины, но они — увы! — приходили в голову и ради объективности должны быть запечатлены в записях. Погас свет в чреве самолета, пробежал с синим фонариком летчик, посмотрел, все ли в порядке, и полетели курсом на восток. Главное — набрать высоту. Окрестности Кабула чищены-перечищены, бесчисленные операции проведены, каждый квадратный метр (по докладам) пристрелян, а ракеты откуда-то бьют и по городу, и по аэродрому. По самолетам в Кабуле и его окрестностях, правда, не стреляют. Был случай, разбился в 1986 году грузовой ИЛ-76, но, как обычно, ясности нет. Вариант героический и устраивающий всех — вражеская ракета. Вариант прозаический — техническая неисправность. Еще вариант — был неправильно закреплен груз, на крутом вираже он сместился, и самолет из виража не вышел.

Высоту приходится набирать круто, летчики закладывают плотные витки, чтобы не попасть в опасную зону. Многие, но не все самолеты оборудованы защитными устройствами — выстреливаются специальные термические ракеты, которые, по мысли конструкторов, должны отвлечь на себя снаряд, самонаводящийся на источник тепла. Трудно сказать, насколько эффективно это устройство на практике — ни одного живого свидетеля встретить не удалось, хотя этим делом я интересовался.

Натужно гудя, самолет выходит на заданную безопасную высоту. На это потребовалось около двадцати минут. Внизу все еще Кабул — яркое пятно, окруженное непроглядной мглой, постепенно оно тускнеет и исчезает за высокими горами.

Далеко-далеко внизу вспыхивают и исчезают полоски огня, будто чиркают спичкой. Это стреляет артиллерия — наша или дружественная афганская — по неведомым целям. Полет недолог, идем на снижение.

Джелалабадский аэродром тоже не освещен. В конце взлетно-посадочной полосы стоит автомашина, и, когда самолет уже заходит на посадку, включаются фары. Выгружаемся быстро, АН-26 разворачивается на месте и, ни минуты не мешкая, уходит в ночное небо. По курсу его полета с земли устремляются несколько красных точек — стреляют трассирующими пулями. Издалека их полет кажется неспешным и нестрашным. Звук выстрелов до нас не доносится.

Время позднее, полночь. Воздух влажный, жаркий, тяжелый, рубашка сразу прилипает к телу. На улицах ни души, мирно горят немногочисленные уличные фонари, освещают закрытые дуканы, глухие стены обывательских домов, оставшиеся с былых времен плакаты и лозунги на красных фанерках: «Наша армия — защитник трудового народа!» и т. п. На следующий день обнаруживается, что образцов наглядной агитации в городе довольно много. Трудно сказать, какие эмоции пробуждаются у джелалабадцев при взгляде на эти бодрые призывы. Скорее всего, никаких. У нас же появляется безошибочное ощущение поработала мысль наших советников. Уж больно все призывы по своей безотносительности к реальной ситуации напоминают те, которые десятилетиями украшали улицы наших городов. Похож и подбор слов. Здесь, правда, мелькают обшарпанные портреты Б. Кармаля, хотя он давно уже перестал быть афганским вождем. Чья-то недоработка. По законам нашей наглядной агитации эти портреты следовало со стен тщательно соскоблить или заклеить чем-то более вдохновляющим. Это признак то ли общей апатии, то ли безразличия к мелочам жизни.

Нас размещают в доме, занятом провинциальным управлением госбезопасности. Принадлежит дом видному деятелю оппозиции лидеру Национального исламского фронта Афганистана С. А. Гейлани, который временно обосновался по ту сторону границы в Пешаваре.

Дом просторный, но несколько странно спланирован, не очень хорошо отделан и, как бы помягче выразиться, изрядно запущен — дверные замки кое-где выломаны, провода кое-где оборваны, стены захватаны сальными руками, заляпаны полы. Гейлани огорчился бы состоянием своей собственности, но ремонт обойдется недорого. Главное, дом цел, цел и сад, в котором течет быстрый арык и стоят огромные развесистые деревья.

Нынешние хозяева, судя по всему, понимают временность своего положения, о Гейлани говорят с некоторым уважением. Это не просто лидер одной из небольших оппозиционных партий или, как такие люди именовались раньше, в период революционно-идеологического наступления, главарь контрреволюционных сил. Саед Ахмад Гейлани ведет свою родословную от великого мусульманского святого Абдул Кадира Гейлани, похороненного в середине XII века в Багдаде. Гробница предка, основателя ордена Кадирия (традиционное западное название, которое едва ли передает смысл института, основанного Абдул Кадиром; на урду это называется «сильсила» — цель, последовательность, вереница). Некоторые члены семейства остаются хранителями гробницы, а одна из ветвей переместилась в начале нынешнего века в Афганистан. С. А. Гейлани — нынешний глава этой ветви, духовный наставник — пир примерно двух миллионов индийских, пакистанских, афганских мусульман. Пиров почитают, им несут щедрые или скудные (это зависит от состояния жертвователя) подношения. На пирах отблеск святости их предка. Этот отблеск нельзя ни купить, ни заработать, ни украсть, ни получить от властей. Он достается только по наследству и не утрачивается со смертью.