Рука Москвы - [65]

Место действия — Кабул, время — майское утро 1988 года. Первые колонны советских войск уже пересекли Государственную границу в районе Термеза, чтобы никогда не возвращаться в Афганистан.

Вечером вновь громыхнуло над городом. Это был не гром, а какая-то осатанелая короткая дробь гигантского барабана, от которой содрогнулись стены. Реактивная артиллерия 40-й армии била по районам предполагаемого нахождения противника.

На следующее утро, через несколько минут после намаза, над городом вновь прогремел гром, не предвещающий, увы, скоротечной весенней грозы.

А погода в Кабуле стояла (не могу найти более точного слова) блистательная. Нежное и ласковое солнце в ослепительно голубом небе, чуть золотистая легчайшая дымка утреннего воздуха, прохлада, которая побуждает человека к быстрому и энергичному движению, нежная, не успевшая огрубеть зелень деревьев, чуть ощутимый запах роз и смолистого свежеоструганного дерева. Погода, которая заставляет человека радоваться жизни, заставляет думать и о том, как неразумно, расточительно, жестоко устраиваем мы, люди, эту самую жизнь.

Июнь 1984 года. Только что завершилась серия мощных ударов советской 40-й армии Туркестанского военного округа совместно с афганскими войсками по формированиям Ахмад-шаха Максуда в долине реки Панджшир. Во главе кампании первый заместитель министра обороны СССР маршал С. Л. Соколов — коренастый крепкий старик со спокойными отеческими манерами, басовитым голосом и твердой рукой бывшего танкиста. В свои семьдесят с лишком лет он много курит (длинные американские сигареты «More») и способен изрядно выпить.

Маршал летит на вертолете в местечко Руха в Панджшире, чтобы лично обозреть сложившуюся там обстановку. Выясняется, что обозревать нечего. На полях стоит уже созревшая, но нескошенная пшеница, в пшенице — советские танки. Танки и бронетранспортеры повсюду. От глинобитных домов кое-где поднимается дым. Прямо к темно-голубому безмятежному небу. Но разрушений немного, большинство домов целехоньки. Нет жителей, ни одной афганской души. Вымерший город, не разрушенный, не разбитый, а вымерший.

Осматривать в Рухе нечего, а ходить по ней опасно — мины. Маршал собирает совещание в двухэтажном просторном доме, где разместился штаб. На стенах кумачовые лозунги на русском и дари, незапоминающиеся плакаты. А вот три афганца, присланных в освобожденную Руху восстанавливать народную власть. Это оргядро — изобретение советников. Замысел здравый предполагалось, что население будет приветствовать освободителей, проклинать бандитское иго, а оргядру надлежит только направлять стихийный энтузиазм в конструктивное русло.

Замысел идеологически выдержанный — оргядро состоит из проверенных, направленных из Кабула революционеров. Есть в этом замысле, однако, один дефект. Афганцы не доверяют чужакам. Никаким указом заставить их поверить человеку со стороны невозможно. В Панджшире дело осложнялось (или упрощалось?) тем, что население дружно покинуло родные места и организовывать было просто некого. Когда же вернулось население (а это произошло в 1987–1988 годах), не оказалось организаторов. У наших военных было достаточно оснований утверждать, что военные успехи не подкрепляются политической работой среди населения. О характере военных успехов речь впереди.

Оргядро Рухи сидело на совещании подавленное и неприметное среди десятков румяных, рослых и бравых генералов и нескольких не менее бравых полковников. Сказать на совещании по существу нечего — противник уклонился от столкновений, и речь идет о размещении афганских гарнизонов и постов безопасности.

Какой удивительный порядок царил на картах, по которым докладывались планы охраны и обороны Панджшира! Зеленые, синие, красные треугольники, квадраты, пунктирные и сплошные разноцветные линии, четкие надписи радовалось сердце и казалось, что обязательно все будет хорошо, не может проиграть войну армия, которая действует по таким замечательным картам. Видимо, такие же мысли приходят и другим участникам совещания: возникает атмосфера победного митинга.

Но что-то беспокоит маршала, он слушает невнимательно, поглощенный какой-то своей заботой.

— Где противник? Ищите противника, он может укрываться где-то рядом, в ущельях.

— Так точно, товарищ Маршал Советского Союза. У нас посты, дозоры, вертолеты.

И т. д. и т. п. Человеку, не вполне посвященному в военные тайны, разговор непонятен. Ведь было же доложено, что из трех тысяч мятежников уничтожено не менее тысячи семисот человек, а остальные ушли, захватив с собой убитых и их оружие. Стоп, стоп! Как же оставшиеся в живых тысяча триста человек могли унести такое количество убитых, да еще и оружие? И могут ли они после таких потерь представлять угрозу нашим силам?! Наивные вопросы штатского человека, с доверием относящегося к победным сводкам военного командования. Не могли оставшиеся в живых мятежники унести такое число убитых, поскольку убитых практически не было. Ахмад-шах заблаговременно получил информацию о готовящемся наступлении от своих агентов в Министерстве обороны Афганистана, вывел из-под удара не только боевые подразделения, но и всех панджширских жителей. Били наша артиллерия, наша авиация, наши танки по пустым склонам гор, брошенным кишлакам, безлюдным дорогам, взламывали оборону несуществующего противника. Высаживались десантные группы, окружавшие себя морем огня и свинца, а противника уже не было. И шла темная молва из армии, что мы понесли крупные потери, сбросив десант на отвесные скалистые склоны, в непроходимое ущелье. В то время как статистика наших боевых и небоевых потерь имела столь же малое отношение к действительности, как и цифры потерь противника. Случайно выяснилась методика подсчета убитых на той стороне. Как же их считают, если противник уносит трупы? Очень, оказывается, просто. Берется общая сумма израсходованных в бою боеприпасов и делится на установленный раз и навсегда коэффициент. Именно таким образом подсчитывалось, что ежегодно с 1982 по 1986 год противник терял тридцать тысяч человек из общей группировки в сорок пять тысяч человек.