Ругачёвские чудеса - [15]

– Я же тебя Герасимом не крестила! И по паспорту ты – Игорь! Что же они тебя Герка зовут?

На что Игорь ответил матери несколько заносчиво и категорично:

– Герасим тут ни при чем! Ты мне еще Муму вспомни! Я в нашей тусовке – Герман! Я – гот! И простецкое русское имя Игорь мне не идёт! А Герман – звучит по-немецки! И означает – повелитель! А по-испански – брат!

Характер у сына, ставшего готом, становился все неуживчивей, поэтому Иринка, решив не напрягать обстановку в доме, промолчала, так и не осмелившись отшутиться, что у Пушкина Герман – вовсе не повелитель, а рехнувшийся игрок.

Черные майки с черепами и готическими надписями и даже купленные по случаю черные ковбойские сапоги Гера носил теперь даже в жару. В сочетании с длинными белокурыми жестко-прямыми волосами ниже плеч и голубыми глазами его вечно мрачное и недовольное выражение лица с первого взгляда давало понять, что новоявленный Герман – настоящий гот. Сначала он отшучивался, что «черная рубашка грязной не бывает!». Но со временем чернота стала единственным цветом его одежды настоящего гота. И не важно – гот из Парижа, Чикаго, Берлина или Зажопинска, главное, что настоящий гот – верноподданный таинственной страны, в которой каждый и есть центр ее мрачной и горько-смертной красоты. В неизменную атрибутику готов на правах второй кожи, наряду с чёрным цветом одежды – словно вечным трауром по утраченным с юности мозгам – входили и татуировки. И уж сколько Иришка со слезами на глазах умоляла сына не уродовать себя наносимыми на кожу разными рисунками с причудливо выполненными готическим шрифтом заумными девизами, но истинный гот Герман был неумолим. И вскоре, несмотря на просьбы матери, спина его и руки были украшены татуировками, а его торс стал походить на доску объявлений из разномастных текстов и шрифтов.

– Тату! – гордо произносил Герман, опережая осуждающий взгляд матери, когда ходил по дому без черной майки, словно произносил заклинание, способное загасить любое посягательство на свободу истинного гота.

Его поездки в Москву на тусовки готов, с засиживаниями до утра в разных барах и кофейнях увенчались тем, что он нашел там свою половинку. То, что она своя в доску, он понял с первого взгляда – об этом говорил обильный пирсинг на ее лице: скобками белого металла были обхвачены надбровные дуги и правая ноздря ее тонкого носика, а на нижней губе многозначительно белел серебристый шарик. Увидев одетую во все черное девушку, протягивающую для знакомства с нею разрисованную кельтским орнаментом руку, Иринка охнула и безошибочно выдохнула:

– Тату!

– Тату? Нет! Я – Таня! – сказала принтедшая знакомиться с Ириной девушка Германа.

С этого дня она поселилась у них в доме. Ничего черно-готического в ее поведении не проявлялось. Даже как-то по-человечески началось всё у них. И готовила, и даже посуду за собой мыла. Вышвырнув всю рухлядь времен еще Иринкиных родителей, в кредит взяли новую мебель, конечно, черного цвета – модного венге.

Таня была родом из Туапсе, а в Москве оказалась случайно, приехала на заработки. Кто-то из друзей пригласил ее, любительницу-альпинистку, поработать в области промышленного альпинизма – мыть стекла на зданиях из стекла и бетона в новой, сверкающей части Москва-Сити. Но вскоре фирма накрылась, и пришлось искать другую работу. Тут и всплыли её навыки выживания в курортных городках. И она стала расписывать Герману-Игорю выгоды работы, если открыть свой салон тату, потому что татуировки вошли в моду и стоят дорого. Место для открытия салона тату она нашла сама. Подрабатывая уборщицей в офисе, договорилась с арендаторами – художниками-дизайнерами, у которых были трудности с деньгами, что будет работать у них бесплатно, а за это по вечерам, после их рабочего дня, Герман сможет принимать посетителей, желающих украсить свое тело татуировкой. Такой вечерний салон тату. Но для этого им нужно было подучиться, купить необходимую аппаратуру, инструменты. И – ура, вперед! Салон тату сулил огромные деньги. Ведь тату – хит сезона, и все продвинутые хотят тату! Это же не «синева» с числом ходок, как раньше! Нынче тату – украшение и знак продвинутых! Теперь это актуальное искусство!

Эта идея сразу же ужаснула Ирину. Она испугалась, что втянется ее доверчивый Игорек в какие-то темные дела, спутается с темными людьми, попадет в беду. Ведь и сама наколка, то есть тату, – дело опасное! Можно и заражение крови, не дай бог, человеку ненароком сделать! Как-никак, и лицензия нужна. Да и в целом Ирина, как человек старшего поколения, никак не могла преодолеть брезгливо-недоверчивого отношения в этой «синеве», связанной в сознании людей ее поколения с криминальным флёром, откровенно тюремной уголовно-шпанской среды обитания. И то, что теперь гордо именуется «тату», или татуировка – это все та же бывшая обычная наколка на синеющих старых, обрюзгших телах: «Не забуду мать родную», «Век воли не видать», словом, – «На груди профиль Сталина, а на сердце Машка анфас».

Это все коробило Ирину. И она тщательно перебирала в памяти каждую деталь того сентября, как перебирают вещи в старом шкафу, чтобы найти притаившуюся истребительницу-моль. Вспоминала она, перебирая в памяти, и светлые парусиновые брюки из магазина «Рабочая одежда» того московского студента, ведь целыми днями будущие архитекторы «морЬкву» перебирали под открытым небом. И его голубые застиранные майки, и клетчатые рубашки, и первые кроссовки тех лет на босу ногу, потому что стирать было некогда, а чистых носков, захваченных из Москвы, уже не осталось за время их студенческой «картошки». Ну нет же! Не было в его облике и в поведении ее студентика того пугающего начала, из которого нахлынула вся эта готическая дурь. Вспоминала стихи, которые он читал, – и они были светлые, добрые, не предвещали ничего мрачно-готического. Тем он и очаровал ее: светом, нежностью непривычно изящной ласки. Вроде бы на одном языке говорили, а те же слова он произносил, словно в чемодан аккуратно, ясно и стройно укладывал красивые вещи, как для поездки в хорошую и солнечную страну. От интонации его веяло безмятежностью, словно, о чем бы он ни говорил, подразумевал, что всё будет хорошо. И от этого становилось и вправду хорошо. Так хорошо, что столько лет спустя помнится!