Рудольф Абель перед американским судом - [23]

Я сказал начальнику, что напишу соответствующее письмо, и мы договорились, что в обеденный перерыв я ему передам свое послание. Это письмо было доставлено жене в рекордно короткое время — два — три дня против обычных тридцати дней. Вскоре я получил ответ, что жена предпринимает нужные меры.

Машина закрутилась!»[10]

Истинная цель поездки Донована в Европу хранилась в глубокой тайне. Для родных и знакомых он отправился в Лондон по делам своих клиентов — страховых компаний. По — видимому, существовали опасения, что в США найдутся силы, которые в последний момент могут сорвать или сильно осложнить осуществление решения президента Кеннеди об обмене.

Опасения же Донована о трудностях, с которыми он встретится в советском посольстве, оказались несостоятельными. Там все вопросы, связанные с обменом, он уладил в несколько дней.

И вот, наконец, наступил момент, которого Рудольфу Ивановичу Абелю пришлось ожидать почти пять лет.

— Абель, возьмите вещи. Идите вниз.

Надзиратель подождал, пока Абель собрал свой несложный тюремный багаж, и проводил его в комнату дежурного.

— Вам надо поехать в Нью — Йорк, — сказал начальник тюрьмы.

Абелю выдали костюм, отвели к парикмахеру. Папку с рисунками и математическими выкладками забрал заместитель начальника тюрьмы. Обещал прислать после просмотра.

Затем Абеля под усиленной охраной направили в Нью — Йорк, а оттуда на специальном военном самолете в Западный Берлин.

Ему не сказали о том, куда его везли. Самолет менял направление. И все же, когда Уилкинсон спросил Абеля, имеет ли он представление о цели полета, тот уверенно ответил: «На Европу» — и молча показал на окно. Уилкинсон понял, что Абель успел определить курс самолета по звездам.

В Берлине Абеля привезли в казармы оккупационных войск США и поместили на гауптвахту, откуда предварительно были удалены все арестованные. Гауптвахта помещалась в подвале здания. Там находились две железные клетки с койками. В одну из них и посадили Абеля, переодев в костюм, напоминающий пижаму. Принесли еду. Пища была дрянная, и Абель есть не стал.

Он лежал на койке и сквозь прутья клетки разглядывал двух стороживших его конвоиров.

Чего они боятся? — подумал Абель. Было совершенно ясно, что дело шло к обмену. «Удирать» было ни к чему.

— Неужели они думают, что я попытаюсь покончить самоубийством! Дураки!

И с этой мыслью Рудольф Иванович уснул и спал довольно хорошо, так как очень утомился за время пути.

Рано утром пришел Донован и рассказал, что примерно через час произойдет обмен.

— Вы не боитесь возвращаться домой? — спросил Донован.

— Конечно, нет, — последовал быстрый ответ.

Вскоре Донован и Уилкинсон поехали вперед, к месту, назначенному для обмена.

Вслед за ними вывели и Абеля из его последней тюрьмы и усадили в машину. По бокам уселись два гиганта — конвоира, ростом более двух метров и весом килограммов по 130 с лишним. Кроме них в машине находился еще один человек из числа прилетевших вместе с Абелем из США.

Когда машина уже ехала по Берлину, он повторил вопрос, который уже ранее задавал в самолете.

— Вы не опасаетесь, полковник, что вас сошлют в Сибирь?

— Зачем? — ответил Абель.

— Подумайте, еще не поздно, — продолжал американец.

Абель только усмехнулся и отвернулся от него. Около пяти лет к нему пристают с одним и тем же. Говорить что‑либо было противно. Да и не к чему.

Машина затормозила у моста. У входа большая доска оповещала на английском, немецком и русском языках: «Вы выезжаете из американской зоны».

По ту сторону Абель заметил группу людей в штатском и среди них одного своего старого товарища по работе. На середине моста Донован беседовал с советскими представителями.

Один из сопровождавших Абеля американцев подошел к ним и вскоре подал сигнал приблизиться.

Неторопливым шагом Абель направился к середине моста.

«Окруженный здоровенными охранниками, появился Рудольф И. Абель, изможденный и выглядевший старше своих шестидесяти двух лет. Пребывание в тюрьме в Америке оставило на нем заметный след. Теперь в самый последний момент он держался только благодаря выработанной им внутренней самодисциплине», — такое воспоминание осталось у Донована о последней встрече со своим подзащитным.

Напротив Абеля, у белой черты, разделявшей Глиникер — брюкке ровно пополам, между двумя мужчинами стоял молодой, высокий, краснощекий человек.[11]

«Пауэрс», — догадался Абель, в первый и последний раз в жизни внимательно разглядывая человека, чья судьба так случайно переплелась с его собственной.

Абель взглянул на часы. Они показывали 8 час. 45 мин.

«Представитель СССР громко произнес по — русски и по — английски: «Обмен!» Уилкинсон вынул из портфеля какой‑то документ, подписал его и передал мне. Быстро прочел — он свидетельствовал о моем освобождении и был подписан президентом Джоном Ф. Кеннеди! Я пожал руку Уилкинсону, попрощался с Донованом и пошел к своим товарищам. Перешел белую черту границы…, и меня обняли товарищи. Вместе мы пошли к концу моста, сели в машины и спустя некоторое время подъехали к небольшому дому, где меня ожидали жена и дочь.

Кончилась четырнадцатилетняя командировка!»