Рудобельская республика - [87]

С ветряка, стоявшего на Ковалевском поле, строчил польский пулемет. В чистой морозной синеве, словно свечки, горят хаты в Дуброве, Лавстыках, Ковалях. Партизаны отходят к лесу, однако не бегут, хотя силы и неравные, хотя корчатся и умирают на снегу товарищи, пробитые панскими пулями. Не встал, не шевельнулся Моисей Рогович, распластался на твердом насте Виктор Вотчиц, ткнулся лицом в небольшой сугроб Василь Звонкович.

Наверное, десяток легионеров скосил Гриша Маковецкий, вскочил, чтобы швырнуть гранату, и бросил все-таки, но сразу же схватился за живот, перегнулся, будто надломленный ветром, завертелся на месте. Его распрямила вторая пуля, и он свалился как подкошенный.

Впервые на Параскиных глазах помирали один за другим молодые хлопцы. Она знала их с детства. И так просто, в один миг, нету ни Василя, ни Виктора, ни Рыгора. Слезы душили ее. Параска стреляла в отчаянии и отползала со взводом на Рудню. Там недалеко и лес.

Слышна была пальба в Старой и Новой Дубровах. Это отбивался взвод Максима Уса.

— Отходить на Шкаву! — приказал командир.

А по улице уже бежали легионеры. Они то появлялись, то исчезали в клубах дыма. Ровно, как свечи, в тишине морозного дня догорали соломенные крыши, оседали почерневшие стены подожженных хат, как оголенные ребра, торчали черные стропила. Они подламывались, клонились набок, оседали и падали. Никто не гасил пожара, никто ничего не выносил, ничего не спасал. Люди притаились в погребах, убежали в лес, попрятались в стогах сена.

Вокруг шла стрельба. Легионеры швыряли на пожарища гранаты. Они рвались со страшным грохотом, разбрасывая в разные стороны горящие головешки.

Высокий плотный Максим Ус прижался к стене сарая и без промаха бил из винтовки по жолнерам. Его взвод пробивался в сосняк, росший неподалеку от села. Максим, наверное, хотел, прикрывая отход хлопцев, подпустить легионеров ближе и шарахнуть в них гранатой, а самому прошмыгнуть в кустарник, а там и до леса рукой подать. Но пилсудчики заметили Максима и сосредоточили на нем огонь. Пули свистели и глухо шлепали в почерневший сруб сарая.

— А выкуси! — кричал Максим и стрелял, стрелял. Вдруг что-то дернуло его назад и обожгло, горячие струйки побежали по руке и подмышку. Он теснее прижался к углу, прицелился, спустил курок, только неожиданно страшная боль рванула по ребрам, завихрился снег и пламя над хатами, в глазах поплыли белые, розовые, синие круги. А Максим, последним усилием воли опершись о стену, еще стрелял, только не видел куда.

Белополяки стали окружать командира. Он уже не отстреливался, но все-таки стоял. Под ногами дымилась лужа крови. Осторожно подкрадывались легионеры. Им хотелось схватить партизана хотя бы раненого. Когда его окружили и поручик крикнул: «Рэнки до гуры!» — Максим Ус даже не вздрогнул. Он так и стоял, прислонившись плечом к стене. Сапоги примерзли, винтовка свалилась в снег.

Легионеры впервые увидели человека, который погиб стоя.

А отряды короткими перебежками пробивались к лесу. Люди проваливались в глубокий снег, от холода и усталости деревенели руки, еле шевелились стянутые морозом губы. Но партизаны стреляли и ползли, ползли и стреляли. Снег порозовел от сполохов далеких и близких пожаров, небо было в багровых подпалинах.

У руднянского кладбища заговорил пулемет. По нему ударили дружным и метким залпом, и он захлебнулся. Хлопцы из взвода Володько с двух сторон подползли к кладбищу. Пулеметчик кончался, храпел, суча ногами по снегу. Пригибаясь за кустами, улепетывали трое легионеров. Партизаны бросились было секануть по ним из пулемета, а он, как на то лихо, застыл. Не оставлять же его черту лысому. Ухватили и потащили за собой.

В лес входили, когда смеркалось. Было видно, как в Карпиловке, Дуброве и Смыковичах догорают хаты и амбары. Ни крики, ни гул пожара не долетали сюда. Только шумели припорошенные снегом сосны, отряхивая с ветвей густую заметь. По лесу перекликались партизаны:

— Амельян, где ты?

— Карп, живой?

— Карпиловские, ко мне!

Командиры собирали своих партизан. В каждом взводе кого-то недосчитывались. Не верилось, что погиб Максим Ус, что остались лежать на снегу молодые товарищи.

А еще утром они смеялись, угощали друг друга табачком, бегали, стреляли, ползли по полю.

Измученные, голодные партизаны жались спинами к стволам сосен и молча отдыхали. У каждого дома остались свои. Что с ними? Может, головешки догорают на усадьбе, а старикам, жинке, детям негде обогреться…

На пенек взобрался Максим Левков. На нем был порванный кожушок, большая овечья шапка и старые подшитые валенки. Из-за ремня торчали наган и две гранаты. К председателю стали подходить партизаны.

— Товарищи, — тихо начал он, — сегодня осиротели мы, многих потеряли. Легионеры жгут наши хаты, мордуют наших близких. Мы не устояли перед пушками и пулеметами, но и не сдались. Будем копить силы, чтобы не смогли паны у нас долго засиживаться. За товарищей мстить будем, семьи свои вызволим из легионерских лап. В пуще есть у нас несколько шалашей, но в такую холодину там не усидишь. Может, весной они нам и пригодятся, а сейчас двинемся в Грабье, оклемаемся маленько, подумаем, что дальше делать.