Рудобельская республика - [86]

Белолатыши решили, что именно здесь прорывается окруженный полк, оставили окопы, чтобы закрыть образовавшуюся брешь, но в поле их отсек шквал пулеметного огня — били обе роты, выдвинутые Соловьем на фланги.

К утру вражеское кольцо было разорвано. Образовался коридор до пяти верст по фронту. Внезапный удар с тыла так обескуражил белых, что им показалось — на прорыв идет целая дивизия. В бой вступили передовые части окруженного полка красных коммунаров.

А из вражеского окружения выходили обозы, раненые, тифозные и обмороженные красноармейцы. Обмороженных было много. Их отправляли в Идрицу и Себеж. Отход прикрывал батальон Соловья.

Последним из окружения пробивался заиндевелый и грохочущий бронепоезд. На крутом подъеме сошла с рельсов платформа. Бойцы интернационального батальона столкнули ее под откос, втиснулись кто куда и на бронепоезде вырвались из вражеского кольца.

После гнилых дней оттепели и морозной штурмовой ночи из полка выбыло триста шестьдесят обмороженных бойцов, многих свалил сыпняк, раненых развезли по тыловым госпиталям.

Остатки полка красных коммунаров слились с 476-м полком 53-й дивизии.

6

После рождества залютовали морозы, аж постреливало по углам. Перед заходом солнца небо наливалось кумачом, снежинки мелькали розовыми, синими, зелеными огоньками, а над лесом подымался радужный столб.

— Это знаменье божье! К несчастью, к мукам, к слезам! — испуганно крестились бабы.

Тревожно в эти дни было и в ревкоме. Не столб радужный в небе тревожил Максима Левкова: Марылька передала, что идет на них большая сила, с конницей и пушками. Из Парич тоже сообщили: «От Мозыря наступают легионеры, берегитесь».

А как тут уберечься от пушек и пулеметов? Только и сдаваться — не выход. Белополяки дождались, когда Птичь сковало толстым льдом, надежной стала дорога по болотам и озерам, а на снегу различишь даже сорочий след. Вот и подтянули силы, чтобы придушить большевистскую волость.

Ревком теперь походил на боевой штаб. Всем верховодил Максим Левков. Отряд Игната Жинко разместился недалеко от Птичи, взвод Тимоха Володько занял Карпиловку и Дуброву, Максим Ус с хлопцами — Ковали и Лавстыки. Хорошо, что в каждом взводе было по пулемету, по цинке патронов, а у каждого партизана — винтовка или карабин, а за поясом по паре гранат.

В отряды пришли старики и подростки, за оружие взялись все коммунисты. Параска привела в ревком четырех вдов.

— Дай, председатель, бабам хоть по какому обрезу, абы стрелял.

У самой за плечами висел новенький карабин. Кожушок Параска подпоясала широким ремнем с двумя подсумками.

— Не баламуть баб, Параска, — унимал ее Левков, — нехай куделю свою сучат. Не бабье ето дело воевать. Тебе, конечно, сидеть дома никак нельзя. Хоть на день ворвутся поляки — несдобровать. Шляхетскую и панскую землю делила? Делила. Коммуной заправляла? Заправляла. Так что, понятно, поберегись. А вы, молодухи, шпарьте до дому, там ваши голопузые уже, не иначе, ревут.

Параска осталась охранять ревком. В зале она отогрелась у теплой грубки, иногда выходила на крыльцо, слышала, как хлопает залубеневший на морозе флаг, и снова вспоминала Александра. Где-то он теперь? Живой ли? Коли уж так невмоготу, так пусть бы дома воевал. Теперь все воюют, в любом застенке, в каждом уголке. А его где-то носит по белу свету. Здесь хоть бы на глазах был… Вот присушил! Ни днем ни ночью из головы не выходит…

С рассвета поднялся морозный туман. Утро было синее, и снег казался синим. Звонко, словно коростель кричал, скрипели колодезные журавли и полозья. Вдруг, как гром среди ясного неба, рассветную тишину разорвал гулкий орудийный выстрел и покатился над заиндевелыми лесами и тихим заснеженным полем. Что-то громыхнуло так, что задрожала земля. Такого еще Параска не слыхала. Она трижды выстрелила вверх, но ее сигнала уже никто не слышал — шел бой на опушке у Птичи, заливались пулеметы возле Смыкович и Лесков, по Дуброве била артиллерия. Началось!

Казалось, гремит и вздрагивает вся земля, вспыхивает сухим зеленоватым огнем. Параска подтащила к крылечку тяжелую лестницу, стремглав вскарабкалась по ней и стала отрывать древко с флагом. Гвозди заржавели и не поддавались. Она раскачивала древко из стороны в сторону. Наконец с писком, будто плача, гвозди вылезли из намерзших досок. Параска сняла с древка жесткое полотнище, сложила его и спрятала под кожушок, заперла дверь волости и берегом Неретовки помчалась в Карпиловку. Там залег взвод Тимоха Володько. Почему-то стало нестерпимо светло. Параска обернулась и чуть не упала. Слева и справа раскачивались и рвались огненные столбы с черными космами дыма. Пылали Дуброва и Ковали. Ширился и плыл нескончаемый пронзительный гуд, его заглушали взрывы снарядов и винтовочная пальба. А над лесом подымалось огромное красное солнце, в бездонном небе плыли и таяли невесомые тучки, на ветвях сверкал густой иней, он пугливо сыпался после каждого выстрела. Параска чуть не выскочила под партизанские пули.

— Назад! Куда тебя гонит?! — орал невысокий ростом, но голосистый Володько.

Параска упала, стащила с плеча карабин и, не глядя, выстрелила. Приклад упруго отдал в плечо, сердце стучало так сильно, что казалось, от его ударов дрожат руки и все тело. По шершавому снегу Параска отползла назад, ближе к партизанской цепи. Трудно было разобрать, где стреляют свои, а где — легионеры. Артиллерия била откуда-то из Завалён и только по Дуброве. Не иначе, кто-то донес, где стоят партизаны, потому и садят снаряд за снарядом…