Руда - [7]

Егору же всё было ново. По камешкам, которые Дробинин поднимал с земли, и еще потому, как он их разглядывал и как отбрасывал в сторону, Егор скоро научился различать пустую породу от руды и от рудных «поводков». Оказывается, первейшая при: мета медной залежи — сине-зеленые камни. Те обломки, которые Дробинин особенно долго вертел в пальцах, пробовал на зуб, раскалывал на части, — непременно имели хоть маленькие синие и зеленые черточки. Такие обломки рудоискатель, рассмотрев, молча совал Власу или Егору. Когда синь начинала попадаться часто, Егор уже знал: будет дневка и шурфовка.

— А у нас на Ляле руда больше колчеданная, а не с синью, — как-то сказал Коптяков.

— Бывает, — согласился Дробинин. — Здесь колчедана нет, здесь медная матка — песочная, а то и вовсе глина. А у вас, за хребтом, матка — твердый камень. Потому и руда у вас жилами залегает, а здесь гнездами.

Помолчав, Дробинин спросил:

— А по травам искать умеешь? Ну-ка, покажи цветок, который медной руды не любит!

Лялинский на ходу сорвал, должно быть наугад, стебель белого клевера.

— Неверно. Белая кашка растет на руде, а вот красной никогда не увидишь. И еще вот эта.

Дробинин показал на ромашку с белыми лепестками и золотисто-желтой серединой:

— Не любит ромашка руды. Медная руда — она ядовитая. На богатых местах и совсем ничего не вырастает. Это тоже помни. Если трава пожухлая и кустов никаких нет, — значит, медь неглубоко, тут ищи на камнях лазоревых знаков.

После этого разговора Егор и на цветы стал смотреть по-иному: может, багульник на этой поляне зря разросся, а может, он что-нибудь да означает.

Дробинин привел своих товарищей к песчаному бугру в глухом сосновом лесу.

— Чудская копь, — коротко объяснил он. — Давайте бить шурф, работнички.

Кто на Урале не слыхал сказок о чуди белоглазой? Жили будто бы в незапамятные времена по здешним горам чудины — народ мелкий ростом и своеобычный. Был будто на всех чудинов один топорик, да и тот каменный. Как понадобится чудину топор, выходит он на вершину своей горы и кричит на весь Урал, а ему с другой горы этот топорик и кидают. Когда стали приходить на Урал другие народы, чуди это не понравилось. Забралась она в самые темные леса, построила под землей бревенчатые жилища, там и скрывалась. А когда и в леса пришли чужие люди, чудь подрубила столбы своих подземных домов и сама себя погребла. Егор слыхал и о чудских копях — заброшенных рудниках, мечте всех рудоискателей. Эти копи были всегда на самых богатых медью местах, и руда в них бывала чуть тронута. Вот, к примеру, Гумешки — знаменитые копи недалеко от Екатеринбургской крепости, — они найдены по следам чудских рудокопов. Это всем известно. Но видеть своими глазами чудскую копь не приходилось еще ни Егору, ни Власу Коптякову.

Коптяков оживился необыкновенно, глазки его так и забегали. Он суетливо осмотрел склоны бугра, забрался и на вершину, а спустившись, сказал:

— Кто-то поработал уж, видать. В трех местах копано.

— В трех? — переспросил Дробинин. — Моя работа.

Целый день копали глубокий шурф. Песчаная порода была твердая, слежавшаяся, может быть, за тысячу лет. На глубине в рост человека Егор вывернул кайлом какие-то серо-зеленые ноздреватые кусочки.

— Дядя Андрей! Это что?

Дробинин определил с одного взгляда.

— Сок, — сказал он. — Тут его много.

— Сок? — удивился и не поверил Егор. — Как сок? Он же только в заводах на плавильных печах бывает, а мы дикое место копаем!

Сок или шлак — расплавленные примеси, которые получаются при плавке руд. Шлак выпускают из печи отдельно от металла, и он застывает в пенистый стекловатый камень.

— Значит, не вовсе дикое, — усмехнулся Дробинин. — Значит, у чуди плавильные печи здесь стояли.

— В старое время?

— Да уж, — шибко давно. А как иначе? Для чего им руда была нужна, как не для плавки?

Вскоре встретилась еще находка: окаменелые бревна — лестница или крепь чудских рудокопов. Бревна были насквозь пронизаны медной синью.

— Ну и глаз у Андрея! — с восхищением сказал Егору Влас. — Как он прямо на ихнюю шахту угадал. Земля будто вся одинаковая, а он: «Здесь копай!» Вот искатель!

Внизу теперь работал Дробинин, а его ученики, стоя наверху, вытягивали мешок с отбитой породой. В ожидании следующего мешка они разбирали куски породы, искали среди них руду. И руда попадалась часто, притом наилучшего качества, как уверял лялинский рудоискатель. А один мешок оказался сплошь полон гроздьями темно-зеленого малахита.

— Ай, руда!.. Ну, руда! — ахал Коптяков и рассовывал по карманам отборные кусочки. — Добрая руда! Вот бы мне такую на Ляле сыскать!

Из шурфа послышался голос Дробинина: «Подымай!»

На этот раз он сам поднимался наверх, держась за веревку руками и упираясь ногами в стенки шурфа.

— Пласт открылся, — сообщил Дробинин. — Лезь, Влас, погляди, как добрые пласты лежат. А ты, Егорша, собирай веток посуше: обедать пора.

У костра, после горячей тюри из сухарей с луком, Коптяков, не перестававший расхваливать рудную залежь, вдруг сказал, хихикая по своему обыкновению:

— Простой ты человек, Андрей Трифоныч!

— Вот на! — добродушно удивился Дробинин. — Пошто так?

— Ну, по-иному сказать, доверчивый. Такое богатейшее место, в казну не заявленное, показываешь другим — мне вот да Егору. Конечно, от нас вреда тебе быть не может. А нарвешься так-то на человека, который только о своей выгоде думает… Соблазн-то велик: награда…