Руда - [9]

Такой непроглядно черной ночь казалась только из-за костра. Здесь, в стороне, из темноты выделились громады деревьев и заросли кустов. Егору вдруг померещился огонек, вспыхнувший вдали. Вспыхнул и погас. Там ручей, — Егор это знал, потому что вечером ходил туда за водой. Запомнилось, что течет ручей под обрывом, дальше идут луга. Егор еще предлагал остановиться на ночь у ручья, но Дробинин почему-то не согласился, привел их сюда, в чащу. Опять мелькнул огонек и на этот раз не исчез, а вырос в трепетный малиновый язык.

Что это? Чужой костер? Недолго думая, Егор пошел по направлению к огню. Темнота теперь его не пугала. Напротив: темнота ему друг. Прикрытый ночью, он осторожно подойдет к самому костру и высмотрит, кто там. Может быть, и Андрей увидел этот огонь и теперь из кустов наблюдает за пришельцами.

Трудно итти ночью по лесу. Ногами приходится нащупывать землю, а руками шарить перед собой, чтобы не выколоть глаз. Язык пламени то висел в темноте, показывая направление, то ненадолго исчезал. Исцарапанный, с разбитым коленом, выбрался наконец Егор к высокому берегу ручья. Право же, вечером он был в десять раз ближе.

Стараясь не хрустеть ветками, Егор влез на последний бугор. Огненный язык оказался верхушкой костра, а костер — вот он, рукой подать: на том берегу ручья, у самой воды. И не один костер, а четыре в ряд. Огни были разложены вдоль какой-то черной полосы на песке — канавы, — показалось сначала Егору.

Над полосой нагнулся человек с лопатой. Это был Дробинин.

Рудоискатель был занят непонятной работой: он бросал на черную полосу кучи песка и смотрел, как вода их размывает и уносит. Струя воды падала с края небольшой земляной плотинки, запрудившей часть ручья. Вечером этой плотинки не было, — значит, ее набросал Андрей.

Егор хотел было окликнуть рудоискателя и уже раскрыл рот, но в рот ему влетел комар, а через секунду, которая понадобилась, чтобы сплюнуть, Егора осенило: «нельзя!» Нельзя звать Дробинина. Ясное дело: он таится от своих спутников, — значит, рассердится, что Егор подглядел. Надо убираться потихоньку и потом молчать.

Однако Егор не сразу сполз с бугра и еще увидел вот что: Дробинин двумя взмахами лопаты отвел в сторону струю воды и, нагнувшись, приподнял конец черной полосы. Вовсе это была не канава, а уложенные в длину пластины дерна. При свете пылающей смолистой коряги видно даже, что пластины уложены травой вниз, корнями вверх. Подняв одну отмытую от песка пластину, Дробинин старательно вытряс ее над следующей. Зачем это трясти пустой кусок дерна над таким же пустым?.. Непонятно. Уж не помешался ли рудоискатель?

А Дробинин одну за другой перетряхнул все пластины, последнюю подтащил к огню и, присев на корточки, стал ее рассматривать так тщательно, будто иголку искал.

Тут Егор осторожно повернулся и пошел назад, отбиваясь от комаров. Небо уже посветлело, и комаров проснулось великое множество.

* * *

— Теперь, Егорша, ты и один доберешься до крепости, — сказал Дробинин. — Вон видишь дым?.. Это Утка Казенная. Слыхал про такую пристань?

Путники стояли на холме над рекой Чусовой.

— Утку-то? — обрадовался Егор. — Да я в ней бывал! Зимой только: нас, школьников, посылали караван готовить к сплаву. Тут вовсе близко до дому.

— Это показалось тебе близко на конях-то ехать да по санному пути. А пешком — еще побьешь ноги. После Утки Казенной два завода будут на пути. Первый — Билимбаиха, барона Строганова. Через Билимбаиху иди без опаски. Второй — Шайтанка. Новый демидовский завод. В нем приказчиком Мосолов, изверг, похуже еще тагильского Кошкина. Всё с прибауточкой, будто и ласковый, а кровь людскую точит день и ночь. Там поберегись: могут зацапать.

— Ничего, Андрей Трифоныч. Я в Утке дождусь городской подводы, с ней и проеду. Тебе спасибо, что довел. Век не забуду. Может, удастся когда отплатить.

— Не за что. Прощай, парень.

— Счастливо, Андрей Трифоныч! Счастливо, дядя Влас!

Егор, уходя, еще раз оглянулся на рудоискателей. Они шагали на запад, — впереди рослый широкоплечий Дробинин, за ним щуплый и суетливый Коптяков, горбатый от большого заплечного мешка. Коптяков на ходу что-то говорил, размахивая рукой с батожком, должно быть, опять упрашивал Андрея открыть ему «слово».

ЖЕЛТАЯ РУБАХА

— Сынок, сынок…

— Да ты слушай, мама. Еще заставлял меня красть и в ведомость неверно записывать. Отлучаться со склада никуда не велел, запирал меня. Сколько ночей я на железе спал. Я сам сказал приказчику, что, видно, мне бежать пора. Приказчик заругался. «Собака ты, — кричит, — сквернавец смелоотчаянный!» И еще по-разному: «Попробуешь бежать, так узнаешь, какие в Старом заводе тайные каморы есть». Я не стерпел, тоже его худым словом обозвал. Ну, тогда мне ничего не было, — отправляли железо на пристань, некогда было, Кошкин сам, на Чусовую уехал. А недавно он вернулся. Я стал думать: посмею убежать или не посмею? Думал, думал — да к утру за Фотеевой оказался. Дальше пошел лесами. На Осокина заводе меня рудоискатели с собой взяли. Они меня дорогой кормили и научили разные камни узнавать. Так и пришел.

— Ты себе, сынок, худо делаешь.