Руда - [125]

— Докладывай, — приказал Акинфий.

— Батюшка! Всё исправно. Отложим доклад до другого дня — спеху нет.

— По порядку докладывай, — не слушая возражений, повторил Акинфий. — Начни с железа. Как большая домна?

— Большая домна идет преотлично. Дает чугуна одна за три старых.

— До тысячи в сутки доходило?

— Нет еще: девятьсот шестьдесят пудов при мне было.

— Как азиатский караван?

Никита заявил, что железные караваны отправлены удачно в обе стороны: по Чусовой — в столицу, по Тагилу-реке — на Восток. На Невьянском заводе идет отливка пушек, ружей, ядер. Выделывается листовое железо и жесть. Медь из Колывани получена, льются медная посуда и колокола…

— А якоря?

— Весь заказ успели отлить, проковать и с весенним караваном отправили.

— Добро. Что Прокофий делает? Планты сажает?

— Как водится. Еще песни записывает: нашелся старый казак, много знает сибирских песен. Он поет, а Прокофий пишет. Но делу от того никакой помехи нет, — брат заводы блюдет изрядно.

— Какие есть чрезвычайные новости?

— Ничего чрезвычайного.

Акинфий приподнялся на локтях, подергал усами и спросил грозно:

— А золото?

— У нас тихо, — уклончиво ответил Никита.

— А в Катеринбурге?

— Простите, батюшка, не хотел вас тревожить, — да вы уж знаете, видно!.. Верно, под Екатеринбургской крепостью открылось песошное золото.

Акинфий опустился на подушки. Хрипло пролаял;

— Это Гамаюн!.. Его дело!. Обманул Мосолов, не избыл Гамаюна, как обещался!

Снова привстал.

— Что ж ты уехал оттуда? Какой ты Демидов? — от опасности убежал! Надо отбивать. Может, еще не поздно. Мо…

— Батюшка! Батюшка!

Акинфий, почернев, махал ему рукой — уходи!

Никита выбежал звать лекарей.

Поздно вечером Акинфий опять вызвал сына.

— Не в спальню, в большой кабинет пожалуйте, — предупредил дворецкий.

Акинфий Демидов в застегнутом на все пуговицы камзоле, при парике, стоял у большого стола, накрытого зеленым бархатом. На столе — окованный медью ларец. Никита знал: в этом ларце хранятся самые важные бумаги.

Не садясь Акинфий откинул крышку ларца, вынул лежавшую поверх бумаг увесистую золотую чашу.

— Гляди, — чаша эта отлита из первого добытого в Невьянске золота. Как раз в год твоего рождения.

На подставке чаши блестела вычеканенная надпись: Sibir 1724.[89] Родился Никита в пути, на берегу Чусовской, против Камня Писаного. Акинфий не раз напоминал сыну об этом, приговаривая в шутку, что настоящие Демидовы должны рождаться и умирать в дороге.

— Столько лет сберегали золотые россыпи, — неужто теперь попуститься?

Акинфий извлек из ларца свернутую вчетверо, пожелтевшую от времени бумажку:

— Читай. Деду твоему собственноручно писано императором Петром Алексеевичем.

Никита прочел вслух:

«Демидыч!

Я заехал зело в горячую сторону; велит ли бог видеться? Для чего посылаю к тебе мою персону;[90] лей больше пушкарских снарядов и отыскивай, по обещанию, серебряную руду.

Петр»

— По его сталось. Серебряная руда отыскана мною на Алтае и объявлена прошлого году его дочери Елизавете Петровне. Квит, ваше величество!.. Думаешь, я бедней стал, когда серебро алтайское отдал? — Порылся в ларце, достал бумагу с большой сургучной печатью. — Именной указ. Читай-ка! Он стоит Колывано-Воскресенских заводов со Змеиногорским рудником.

Указ был краток:

«Ежели где до Акинфия Демидова будут у касаться какие дела или от кого будет в чем на него челобитье, о том наперед доносить Нам, понеже Мы за его верные Нам службы в собственной протекции и защищении содержать имеем.[91]

Елисавет»

— Кто захочет на меня в донос пойти после такого указа? Серебро уплыло, зато мы золото будем теперь мыть без прежней опаски. Как ты думаешь?.. Что молчишь?

— Конечно, батюшка.

Акинфий вывалил на бархат целую пачку бумаг. Он что-то искал и не находил.

— Это что?.. Грамота о присвоении дворянского достоинства и описание герба… Немногого стоит… Мишура! Отец, Никита Демидыч, до конца жизни не принял дворянства. Любил фундатором зваться, неписанное в герольдиях звание, по-латыни значит: строитель… Вот он, демидовский герб! Гер-ральдика!..

На куске пергамента яркими красками был изображен затейливый герб. Каждый рисунок на нем имел символическое значение. Шишак обозначал, что Демидовы ковали для государства оружие и тем способствовали его неуязвимости. Три зеленых рудоискательных лозы — открытие новых рудоносных земель. Молоток — горный труд.

— А что по геральдике значит золотая полоса поперек щита, — забыл… Но только не открытие золота, нет…

Без всякого почтения кинул пергамент обратно в ларец. Пусть спеет. Молодые гербы только смешат старинных родовитых дворян да князей. Демидовскому гербу и двух десятков лет нету. Через два века, пожалуй, будет чего-нибудь стоить, — ежели, конечно, демидовское богатство не умалится.

— Нашел!.. Вот что мне надо: завещание! Это копия, подлинное у нашего стряпчего.[92] Сними-ко со свечей, не видишь: нагорело. Все заводы и промысла останутся тебе, Никита. Ты в демидовскую породу, хотя и щенок еще. Дело дробить нельзя — захиреет. Твоим братьям только дома и деньги… да на, читай сам!

По завещанию Никите отходили четырнадцать уральских заводов, три алтайских, три нижегородских, один тульский и соляные промыслы на Каме. Вместе с заводами в его власть переходило одиннадцать тысяч приписных к заводам крестьянских душ. Собственных крепостных было еще больше, но ими Никита должен был поделиться с братьями и матерью. Сестра уже выдана замуж и выделена. Из двадцати четырех домов в пятнадцати разных городах часть тоже наследовали братья. Им, Прокофию и Григорию, отцовскою властью приказано быть своею долей довольными, никаких споров не затевать и через суд дележа не искать…