Ручьём серебряным к Байкалу - [45]

Миновали дни – и совершенно примирилась Елена: рассудила – пусть идёт жизнь как идётся ей, жить нужно проще – как все. Наверное, как все. А как все? О-о! не надо бы вопросов. Много будешь знать – скоро состаришься, говорят. А состаришься – нужна ли будешь кому-нибудь?

И жизнь исподволь улеглась, отстоялась. Хотя что там на дно прилегло – лучше не смотреть. Укорять Елена уже не укоряла Льва: может быть, сама и виновата, что не понимает человека по-настоящему. Неспроста, видимо, сказано: чужая душа – потёмки. А – своя? Снова вопросы? Угомонилась бы!

37

Позади – месяцы и несколько лет. Лев Ремезов и Елена Родимцева с дочерью Машей жили по-прежнему – почти что вместе, почти что порознь. Но научились уживаться друг с другом, ладить и теперь не ругались, лишь подчас тяжело отмалчивались; отчасти объединяла и уравновешивала обе стороны Маша. Она из мальчиковатой, трогательно-угловатой девочки с гусиной шеей превращалась в миловидную, стройную девушку с очаровательными глазами-радугами, предельно и заразительно острую на язычок, непомерно любознательную, неуёмно отстаивающую свою независимость. Она заканчивала лицей и готовилась поступать в институт. Росла развиваясь всесторонне, многообразно, в холе, как и должно быть с ребёнком, возле которого заботливые близкие; жила в достатке, в налаженности быта, в размеренности, которые с притворным равнодушием, но бдительно оберегал и направлял Лев. Вызревала она скороспело, с охотой, не желая задерживаться в отрочестве. В нетерпеливости желая поскорее переступить ступеньку ранней юности, с вожделением заглядывала на следующую ступень – уже девическую, уже без малого взрослую, которая заманчиво просматривалась в розовом туманце, приманивая к себе обещаниями каких-то смутно представлявшихся даров, какого-то нового жизненного опыта, каких-то очередных и непременно головокружительных успехов и достижений. «Ах, скорей бы повзрослеть!» – время от времени выхватывал чуткий Лев из голубоватой водицы глаз непоседливой Маши. С ней он обращался предельно вежливо, даже учтиво, называл только Марией, потому что в Марии ему мнилось что-то такое высокое, недостижимое, если даже не святое. Рядом с ней он чувствовал себя как-то непривычно – свежо, ново, легко и даже возвышенно. «Оказывается, я могу быть простым, добрым, нормальным человеком», – радовало Льва.

И он действительно в последние годы изменялся, даже вроде как перерождался: ему снова становилось до азартности интересно жить, он снова потянулся к людям и вёл себя с ними обходительнее, добрее. Ему хотелось общаться с матерью и сестрой и даже с её увальнем-сыном, внушить им, что жизнь может и должна преображаться, быть разумной, красивой, полезной. Он уже года полтора не залезал в свою прекрасную страшную яму под гаражом, потому что, с восторгом открывал, ему нужны были люди, нужно было общение с ними, ему нужен был мир со всеми его высотами и пропастями, со всей его мелочностью и величием. Но где бы Лев не был, как бы с другими людьми он не чувствовал себя хорошо, приятно, сильнее всего его тянуло к Родимцевым. И к Елене тянуло, в сущности неглупой женщине, умеющей быть деликатной, покладистой, порой прекрасной собеседницей, и к Марии тянуло, в которой, представлялось ему, природой и жизнью собрано и пока что ещё не расстроено и не замарано всё то лучшее, что должно быть в человеке для счастливой, продолжительной, правильной жизни.

Однако между Марией и Львом долго удерживались натянутые, осторожные отношения. Она приглядывалась ко Льву, видимо, не понимала его совершенно или даже вовсе, возможно, что-то пугало её в этом моложавом, подтянутом, красивом, с большими грустными глазами «дяде» и, похоже, она даже не знала, как к нему обращаться. «Да кто он, наконец, для меня?» – быть может, не раз спрашивала она у себя. И – никак не называла его.

– Зови меня Львом, Мария, – однажды предложил он. – Просто Львом. Договорились?

Она недоверчиво и одновременно с ироничной заносчивостью взглянула на Льва, но он с неясной отрадой увидел, что её уши и щёки загорелись. Он не раз уже замечал, что она начинала волноваться в его присутствии.

– Хм, – не без издёвочки произнесла она, отворачивая, однако, лицо, которое столь вероломно выдавало её какие-то чувства и переживания. – Львом? Как же я буду называть вас Львом, если у вас всё ещё не отросла грива? Пришили бы к своей шее какую-нибудь шкуру, что ли. Кстати, у мамы в шкафу завалялась песцовая. А у моей подружки имеется аж волчья. Выбирайте!

И она, прикусив губу, с театральной кротостью глянула на него снизу вверх: я, мол, не хотела, само получилось!

– Называй, как хочешь… Мария.

«Н-да, такая же упрямица, как и я, – хотелось улыбнуться и даже рассмеяться Льву, но он усердно супился, будто в пику. – К тому же актриса ещё та. Попробуй-ка сговориться с этакой злоязычницей!»

– Оби-и-и-делись? – мгновенно поменяла гнев на милость победительница и насмешница Мария. – Я же пошутила! Простите. Хотите, я буду называть вас дядей Лёвой?

Лев хмуро усмехнулся, всё одно что поморщился:

– Дядей? Что ж, дело твоё. Хорошо, что хотя бы не тётей.