Рубикон - [37]

Агриппа быстро писал. Квинт Фабий заглянул через его плечо:

— Неправильно!

— Не твое дело!

Фабий хотел еще что-то сказать, но грозный взор Одноглазого заставил его усиленно заработать стилосом.

Когда все питомцы сдали свои расчеты, настала минута томящего молчания, потом Ганнибал процедил:

— Марк Агриппа, иди сюда!

Этруск Волумний обрадовано толкнул своего земляка Цецину. Агриппу еще ни разу не пороли, а вот сейчас.

Кануций высоко поднял над головой табличку Агриппы:

— У тебя одного ответ не сходится с другими. Почему?

— Не знаю, но я высчитывал правильно. Перед первой битвой в легионе было шесть тысяч...

— Десять центурий по сто человек всего тысяча, — иронически заметил наставник.

— Это в мирное время, — быстро возразил мальчик, — а в военное в легионе три тысячи и даже шесть тысяч мечей.

— А ведь я этого не сказал, — ухмыльнулся Одноглазый,

— Ты сказал, доблестный трибун, что легион потерял людей в битвах, а раз были битвы, значит, была война и обычное число мечей в легионе увеличилось.

— Стратег! — радостно рявкнул Кануций. — Хоть один стратег среди стада баранов.

Агриппа, порозовев от смущения, растерянно улыбнулся, не понимая, за что его так хвалят. Ведь это совсем просто сообразить, что людей легион теряет в военных походах, а не на Марсовом поле.

VIII

Отцвели яблони. Тугие горькие завязи выглядывали ив листвы. Дни стояли жаркие, ночи душные. Земля вступала в созвездие Пса, и школьники с нетерпением ждали каникул. В классах уже не занимались, и все дни юные воины проводили в Марсовых играх, метали дротики, стреляли из лука. Старшие центурии рубили мечом обмазанные глиной чучела из ивовых прутьев.

Гай Корнелий продолжал твердить, что он очень уважает Марка Агриппу, но вокруг маленького пицена вновь образовалась пустота, еще более обидная, чем в первые дни. Тогда его не знали и присматривались, а теперь, присмотревшись, отвергли.

Фавсту Корнелию надоело слушать, как его старший брат ставит ему в пример этого чумазого пастушонка. Квинт Фабий затаил обиду за то, что какой-то выскочка не помог ему, Фабию, решить задачку об убитых в трех боях. Цецина, потерявший первое место в центурии, видя Агриппу, шипел от зависти, точно плевок на раскаленном железе.

К Люцию не пускали, не то чтоб гнали, но Флавия, плача, просила мальчика не утомлять ее Кая, он так слаб. Агриппа старался реже бывать у Вителиев, а каждый день без любимого наставника казался ему парфянской пустыней.

Не зная, куда себя девать в часы досуга, он шатался по большому запущенному саду школы. Идеальный порядок царил лишь на площадке, отведенной для Марсовых игр, да на маленьком форуме, где мальчики летом обедали.

Остальная часть сада давно заросла кустарниками, дикими сливами и больше напоминала рощу, чем ухоженный сад при вилле.

Агриппа любил забираться в самую глушь и, затаив дыхание, следить, как малиновки кормят своих птенцов. Особенно радовался он, заметив черного дятла, и умиленно шептал: "Здравствуй, дедушка!" Ведь эта трудолюбивая птичка породила его народ.

Соскучившись по домашним лакомствам, маленький пицен выискивал на лужайках "хорошие травки" и, срывая их стебли, жадно высасывал сок.

Однажды его острый глаз подметил у забора белые цветочки, и с тех пор Агриппа каждый день прибегал поглядеть на свое открытие. Когда поспели первые ягоды, набрал их полную пригоршню, осторожно сделал из широкого лопуха корзиночку и ссыпал туда алую душистую землянику. Теперь его уже, наверное, пустят. Он скажет: "Я не учиться, я вот только ягоды отдать".

Но к Люцию его не пустили. Навстречу выбежала Флавия, растрепанная, заплаканная.

— Нельзя, нельзя, мой милый! Там жрецы-целители... — Разрыдавшись, она недоговорила и обняла мальчика.

— Флавия! — На пороге показался старик Вителий. Агриппа испуганно посмотрел на него. За несколько часов подтянутый, бодрый еще человек стал немощным старцем

— Флавия, — повторил Вителий, — он уходит... — Заметив Агриппу, сделал нерешительное движение исхудавшей трясущейся рукой: — И ты... он любил тебя...

Тесно прижавшись друг к другу, Флавия и Агриппа вошли в спальню больного.

Укрытый расшитым золотом дамасским покрывалом, синевато-бледный, лежал на алых подушках Люций. Их яркая алость еще сильней подчеркивала тени смерти, уже упавшие на его лицо.

— Кариссима, — позвал он еле слышно.

Флавия подошла и опустилась на колени у его изголовья.

— Мы любили друг друга, — едва выдохнул Люций, — но ты не была счастлива, я не мог дать тебе сына...

Он взглядом подозвал Агриппу. Липкая холодная рука умирающего сжала теплые детские пальцы.

— Вот сын. — Люций захрипел, и розовые пузыри выступили в углах его рта. — Отец, не оставь это дитя...

Вителий наклонил голову, слабым старческим голосом обещал что-то. У Агриппы стучало в висках. Ему было страшно, а липкая, уже мертвеющая рука сжимала его пальцы сильней и сильней. Мальчик побледнел и с трудом удерживал крик. Вителий заметил его ужас и жестом велел увести.

— И ты, — кивнул он невестке.

Он хотел остаться с сыном один. Еще миг-другой, и Люций уйдет, но в эти минуты он должен принадлежать лишь своему отцу.

IX

Тело военного трибуна Люция Вителия обмыли благовониями, облекли в алую праздничную тупику и золоченые доспехи. В скрещенные руки вложили меч, тот самый меч, которым покойник срубил не одну парфянскую голову.