Рубежи - [100]

— Где гусь?

Такого вопроса Астахов не ожидал.

— Не знаю, Пал Палыч. Надо думать улетел в форточку. Все дело в том, что кровать твоя рядом… — он не договорил.

— Где гусь?

Повторный вопрос был похож на рычание. У Астахова промелькнула мысль: пора уходить!

— Ей-богу, не знаю! Может быть, вынес кто-нибудь?

Пал Палыч круто повернулся и, ни говоря больше ни слова, бешено сверкнув глазами, хлопнул дверью. «Прощай, тега! Будет тебе сейчас!»

Половинкин направился прямо в котельную.

По истошному крику птиц и по наступившей вдруг тишине Астахов понял: за действие одного жизнью поплатились все.

9

Группа летчиков стояла в конце заправочной линии, наблюдая за выруливающими на взлет истребителями. Когда последний взлетел, оставляя за турбиной легкий дымный след, и звук двигателя растаял в воздухе, летчик Орлов, высокий, смуглый офицер с упрямыми, живыми глазами, возбужденно говорил:

— Последний раз с Астаховым я летал на «спарке» по приборам в закрытой кабине. Заработал «тройку». Почти плохо. Придирается к каждому градусу, к каждому километру скорости. Потом еще полет, и тоже в закрытой, а он мне нужен, как зайцу стоп-сигнал. Вроде старый боевой летчик, а привычки школьные. Сейчас полечу в паре с ним на перехват цели, и уж, конечно, «отлично» не будет. Найдет, к чему придраться. И зачем этот педантизм?

Не все думали так же, хотя для многих майор Астахов оставался загадкой: в обращении прост, грубоват, но ни тени заносчивости. В большинстве случаев держит себе как равный, особенно в беседах на «свободные» темы, и только смущала его требовательность к качеству полетов. Двое получили взыскание за ошибки в воздухе (в том числе Орлов), одного летчика Николай отстранил от полетов за плохое знание инструкции по полетам. Старые школьные привычки? Может быть, но требования его были справедливы, и это понимали все, но говорить об этом громко пока воздерживались. Первое время часто вспоминали его полет над морем, и тогда была мысль: самоуверен, нескромен, но потом мнение изменилось. Астахов любил летать и летал хорошо, а это главное, что в коллективе летчиков любых возрастов создает и авторитет. Астахов требовал смелости и уверенных действий, не боялся посылать летчиков в воздух при сомнительной погоде, при которой раньше, до него, летать воздерживались. Это многим нравилось, но не всем. Орлов — молодой летчик, послевоенный, но на севере уже год, и ему казалось, что именно это обстоятельство дает ему право не стесняться в выражениях, впрочем в кругу товарищей. Характер у него был вспыльчивый, избалованный, не в меру «свободолюбивый», однако Астахова он побаивался, видя в нем качества, которыми еще не обладал сам. Совсем недавно он готов был считать себя чуть ли не совершенством в технике пилотирования. Оказалось, далеко не так, и это «далеко не так» внушил ему Астахов. Все-таки требовательность — признак, прежде всего, силы. Постепенно он пришел к выводу, что лучше держать язык за зубами, но это не всегда у него получается, как, например, сейчас…

— За полярным кругом можно вести себя несколько иначе, не нарушая устава, а, так сказать, дополняя его. У всех одна жизнь, одна судьба. Стоит ли «тянуться», и зачем такая требовательность?

Орлова Астахов понял сразу. Бывали такие. Летают хорошо, но небрежно, грубо, подчеркнуто самоуверенно. Он встречал таких на фронте, но там они быстро менялись, после одного-двух вылетов. Здесь сложнее. Ботов прощал многие вольности и в процессе подготовки к полетам и в полетах. Но он, Астахов, заместитель командира, не может согласиться с этим. Ему не были чужды свободные темы (они нужны и неизбежны в любом коллективе), но устав Николай понимал так, как он написан, и возражений не терпел, когда дело касалось службы, полетов. Проверяя летчиков в воздухе, Астахов стремился узнать в них главное, что помогает летать или тормозит их выучку. Это ему удавалось. Помогали старые навыки. Во всяком случае, с молодыми летчиками ему было легче, чем со «стариками», которые избегали разговоров о своих недостатках. Было время, когда Астахов нервничал, замыкался в себе, особенно после полета с Ягодниковым, но постепенно замкнутость прошла, и этому помогли не только его усилия, но и сами летчики…

На большой высоте бомбардировщик. Он где-то разворачивается и летит обратно. Его нужно перехватить на заданных рубежах. Истребители Астахова и Орлова оторвались от земли и окунулись в клочкастую облачность. Круто набирая высоту, они летят навстречу цели. Пока она далеко, за сотни километров. Земля ее видит на экранах локаторов, летчики — пока нет. Орлов следит за ведущим. Маленькие стреловидные крылья, сверкая отраженными косыми лучами полярного солнца, покачиваются в разряженном воздухе стратосферы. Потемневшее небо давит сверху: двигателю трудно на такой высоте. Наводчики предупреждают: цель недалеко. Полосатые морозные кристаллики изрезали стекла фонаря кабины, затрудняя обзор.

— Атакуйте первым. Прикрываю!

Голос ведущего. Орлов не воевал, настоящего боя не знает, но чувствует: так было и в войну, и так же звучала команда командира. Он прибавляет обороты двигателю и выходит вперед. На пересекающихся курсах, оставляя далеко тянувшийся мохнатый белесый след от мощных двигателей, бомбардировщик открылся сразу с громадными крыльями и длинным фюзеляжем. Орлов подворачивает истребитель и сближается с целью. Помимо его воли, самолет тянет к хвосту бомбардировщика. Он увеличивает обороты до максимальных… Ближе, еще немного… Ему хотелось сфотографировать цель с предельно близкой дистанции. Астахов увидит фотопленку и скажет что-нибудь хорошее. Но этого Орлов сделать не успел: мощная струя от двигателей тяжелой машины качнула истребитель, бросила его на крыло и вниз. Орлов с досадой выровнял самолет и вновь рванулся кверху. Поздно! Истребитель Астахова снизу как бы слился с бомбардировщиком, «расстреливая» его спокойно и уверенно. На такой высоте раньше Орлов атак не производил и поведение собственного самолета для него было новым. Ему больше ничего не оставалось делать, как догнать самолет ведущего, который уже вышел из атаки и ждет его. Бомбардировщик с большой скоростью скрылся.