Рубежи - [46]

— И что ты с нею сделал? — спросил Кузин.

— С кем? — невинно переспросил Гладилин.

— С соседкой, само собой.

— А что с ней делать? Заголил подол и завязал над головой.

— От брехнул! — усмехнулся Кузин и большим пальцем лихо провел по усам.

— А ты не слухай, коли брехня. И не лезь ко мне в душу.

— Ха! Правоверный! Хошь, цыганскую спою?

Кузин родом из Цивильска. Роста среднего, в плечах крепкий. Волосы черные, усики, как у Чарли Чаплина. Нос острый, а глаза пронзительно-черные. Песни цыганские пел чувствительно, с этаким придыхом и всхлипыванием. Бывало, во время перекура кто-нибудь попросит:

— Э, Кузин, давай «цыганочку»!

— Душа не лежит!

— Чего душа! Экое дело! Давай! Не откладывай на завтра, что можешь спеть сегодня.

Оба они — Кузин и Гладилин — осенью сорок третьего года были заброшены в Карпаты и не вернулись с задания.

Весной, когда сошел снег, начались тактические занятия. Обучались партизанской войне.

Однажды командир роты лейтенант Курнышев поставил перед взводом учебную задачу, заминировать железнодорожные пути на разъезде. Лейтенант Васенев разработал детальный план операции. Моему отделению было приказано охранять разъезд. Отделение сержанта Ефремова должно во что бы то ни стало заминировать там путь. Как они сумеют это сделать, никого не касается.

У ефремовцев было два выхода — либо взять разъезд с боем, либо перехитрить нас. Мы были готовы к любому варианту. Я в душе усмехался: незавидная доля у Ефремова. Если пойдет напролом, то ребята нашего отделения им не уступят. Обмануть нас тоже не просто: мы всех их знали как облупленных — не пройдут, не проскочат незамеченными. Даже по походке обнаружим. А уж спать на охране мы, само собой, не собирались.

Кончились занятия. Я доложил Васеневу, что происшествий не было, разъезд охранялся надежно. А Ефремов доложил, что задание успешно выполнил. У меня глаза на лоб полезли — вот дает, а?! Ну и горазд на выдумки сержант! Ведь так не бывает — задание выполнено, а мину не заложили.

— Может, у тебя есть шапка-невидимка? — с подкопом спросил я Ефремова. А тот рассмеялся:

— Зачем она? Мы и без нее управились. А вы, однако, сильны ворон считать!

Мои ребята загалдели, готовы на Ефремова с кулаками налететь. Васенев пресек пререкания, заявив:

— Разберемся на месте!

Разобрались: в центре разъезда под крестовиной действительно была обнаружена мина. Ясно же, что ефремовцы схимичили: заложили мину до занятий или после.

Спорим возле злополучной крестовины, аж дым коромыслом, руками размахиваем. В это время из будки путевого обходчика появился старик — с гайковертом на плече, сбоку брезентовая сумка с разными флажками. Спина сгорбленная, борода седенькая. Старик и днем вот так выходил из будки, тоже с гайковертом. Еще покурить у меня просил. Сейчас подошел, поворчал за то, что скопление народа на путях запрещено. И вдруг выпрямился, сорвал бороденку: перед нами сержант Ефремов. Вот артист!

С Ефремовым мы дружили. Ровесники, оба закончили педагогические училища, он участвовал в драматическом кружке, я — в литературном. Погиб Ефремов нелепо, на стрельбище. Отстрелялась группа бойцов из его отделения, сержант с одним из солдат побежал к мишеням. А нашелся разгильдяй да нажал нечаянно гашетку ручного пулемета. Пули прошили Ефремову спину…

Когда поля очистились от снега и буйно полезла зелень, роту направили на разминирование. Требовалось обезвредить участки, которые примыкали к важным в военном отношении дорогам, и поля, расположенные близ деревень. Когда-то в этих местах пролегала передовая. Обвалившиеся окопы, блиндажи, проволочные заграждения, частично смятые гусеницами танков, разрушенные артстрельбой. Колья с ржавой проволокой торчали тут и там. Зарастали травою спирали Бруно. Нейтральная полоса, подступы к ней и к окопам напичканы минами. Хитрыми и нехитрыми, большими и малыми, нашими и немецкими.

Ляжешь на обочину, глядишь на поле и никаким воображением не можешь прикинуть, сколько тут погибло людей и сколько еще погибнет. Цветут незабудки и васильки, рвется к солнцу колючий осот, разросся чертополох. Кое-где видны зеленые стрелки ржи. Живучая. Никто ведь ее не сеял. В первое военное лето несколько зернышек упало в землю. На следующее лето они проклюнулись и заколосились, несмотря на то что здесь бушевала война, свирепствовал огонь и гудела смертоносная сталь. Из многих колосков несколько уцелели, осыпались на землю, а нынче снова дали сильные зеленые стрелки. Жизнь торжествовала.

Лежишь на обочине и смотришь в поле, примеряешься: тебе по нему идти. И не просто идти, а вылечить его, вырезать опасные опухоли.

С миноискателем делать нечего. Поверхность поля усеяна металлом — осколками бомб и снарядов, проволокой и консервными банками, ржавыми автоматами и винтовками. Запросто мину прозевать можно. К тому же некоторые мины имели деревянные или пластмассовые корпуса. Головоломная задача. Работали щупами.

Солдат Малышев подорвался на немецкой противопехотной. Были такие цилиндрики с усиками. Цилиндрик прятался в землю, а усики оставались снаружи. Часто устанавливался взрыватель натяжного действия: от мины отводилась проволока и закреплялась на колышке. Споткнешься о нее — и готово. Дополнительный заряд вышвырнет мину из земли на высоту метр-полтора, а после этого сработает основной. Взрыв — и десятки круглых, похожих на шарикоподшипники, картечин разлетаются во все стороны, разят смертельно. Малышеву попалась нажимного действия, с усиками. Он почувствовал, как потом рассказал, под ногой щелчок — взорвался дополнительный заряд. Нас учили: в таких случаях моментально бросайся на землю так, чтобы оказаться в мертвом пространстве. Картечины разлетаются, образуя своеобразный зонт. Вот под него и надо угодить.