Рубежи - [45]

За фруктовым садом оборудовали на скорую руку аэродром для самолетов ПО-2. Сначала поднимали нас в воздух по очереди, как выразился инструктор: провели облет.

Ночь перед облетом мы спали тревожно. Никто раньше не летал, и самолет вблизи видел не каждый. Наше отделение жило в одной хате. Спали на полу вповалку — разбрасывали солому, застилали ее рядком, а под головы клали «сидоры» — вещевые мешки. Разговаривали до первых петухов. Вспоминали, кто откуда падал, где встречал летчиков. А потом во сне лезла в голову всякая чертовщина. Поднялись квелые, невыспавшиеся. Командир роты это заметил и осуждающе покачал головой. Мы это поняли приблизительно так: вы не орлы, а курицы! Сержант Ефремов философски изрек:

— Рожденный ползать летать не может!

Больше других переживал солдат Попов. Он вообще был какой-то кислый, будто его мешком пришибли из-за угла.

С трепетом забрался я в кабину. Самолет вздрогнул, тряско покатился и оторвался от земли. Было такое впечатление, будто пол уходит из-под ног. И вдруг, неожиданно нахлынуло восторженное настроение. Это было чудо — глядеть на землю с птичьего полета. Среди белых снегов темными штрихами, как на ватмане, размечены рядки садов. В стороне от них хаты, похожие на спичечные коробки. Так бы и заорал во все горло от избытка чувств. Но полет быстро окончился. Ефремов сказал:

— Ничего, любопытно!

Солдат Попов, когда садился в самолет, был бледен и больше обычного хмур. Круг над аэродромом проделал с закрытыми глазами. Вылез из самолета и повалился от изнеможения.

— Пройдет, — успокоил его инструктор. — Бывает такое с непривычки.

Начались учебные прыжки. Навьючили на нас парашюты ПД-6: сзади основной, спереди запасной. Неуклюже, с помощью инструктора, залезли в кабину. Там уместилось нас четверо. Самолет пошел на взлет, сделал круг над аэродромом, и инструктор жестом показал — пора прыгать. Мать честная! Выглянешь наружу, а там звенит пустота и земли не видать. А инструктор тебя подталкивает — смелее! Переваливаешься через порог кабины и вот уже кувыркаешься в пустоте. Теряешь ощущение времени, в памяти полный провал. Машинально тянешь вытяжное кольцо, бодро встряхиваешься от динамического удара. Парашют упруго налился воздухом. Тихо. Спокойно. И на душе благодать, как щедрая плата за секундный страх. Падаешь медленно. В подвесной системе, как в кресле. А снежное поле приближается и приближается, пора приготовиться к приземлению. Подгибаешь ноги, чтобы спружинить. Бац! Зарылся в сугроб. Парашют медленно, словно большая белая бабочка, падает рядом с тобой. Хорошо! Приземлился удачно, а ведь это первый прыжок! Нет ветра, а то бы унесло черт знает куда. А к тебе бегут, проваливаясь по пояс в снег, дежурные, чтобы помочь освободиться от парашюта и унести его укладчикам. Вообще-то по правилам полагается постепенно освобождаться от парашютной системы в воздухе, чтоб на земле ремни сбросить без помех. Никто же не ведает, в каких условиях произойдет приземление при боевом прыжке. Может быть, с ходу придется принимать бой, тогда ремни парашюта, не сброшенные вовремя, могут помешать.

Попов прыгать отказался. Самолет, в котором он летел, кружился над аэродромом дольше положенного. Инструктор уговаривал солдата, материл, угрожал трибуналом — ничего не помогло. Забился в угол, откуда его не вытащили бы и богатыри. И скулит, как щенок. А летчики страшно не любят садиться, имея на борту парашютиста, который отказался прыгнуть. Но пришлось. Пилот испепеляющим взглядом обжег понурого Попова. Словно готов был растерзать его на части. Через несколько дней Попова из батальона отчислили.

На занятиях по укладке парашютов инструктор отметил трех человек, которых и стал потом готовить к выполнению этой работы самостоятельно. Среди этих трех оказался и я. А два других — бойцы Кузин и Гладилин.

Кузин был весельчаком и балагуром. Это его выдумка — назвать нашу команду «Союзом трех братьев». Чтоб все выглядело солиднее, на уложенных нами парашютах ставили особый знак. Вырезали из резины печатку-эмблему: круг, пожатье трех рук и слова «Союз трех братьев». Ставя эту печатку, мы как бы утверждали — парашют, уложенный тремя братьями, абсолютно надежен. Старшина, обнаружив эту самодеятельность, вознегодовал: портим военное имущество. Пожаловался командиру роты. А тот рассудил иначе: «Что ж плохого в том, что укладчики дают гарантию?»

Гладилин — старший среди нас. Немногословный, пожалуй, даже замкнутый. Сначала к кузинской затее отнесся снисходительно, как к детской забаве. Но неожиданно увлекся игрой и тоже иногда колотил себя в грудь, с гордостью утверждая причастность к братству. Был он женат. Семья жила неподалеку от места нашей дислокации. Когда Васенев похвалил «трех братьев» за отличную укладку, Гладилин неожиданно обратился к нему:

— Можно вопрос, товарищ лейтенант?

— Что у вас?

— Походатайствуйте, чтоб меня до дому на денек отпустили. — Васенев пообещал и слово свое сдержал. Дали Гладилину трехдневный отпуск. Из родного села возвратился он сияющим. Позднее он признался, что стал получать письма от соседки. Та писала, будто жена Гладилина крутит с каким-то интендантом, устраивает в своей хате попойки, Гладилин, естественно, всполошился. Но на поверку оказалось, что соседка клепала по злобе, что-то они там не поделили, и не гадала, что сам Гладилин может нагрянуть с ревизией.