Рубеж надежности - [57]

У кесаря было два казначея,

Один платил, другому — платили…

Это начало известного стихотворения Гете, и, видимо, не зря оно вспомнилось мне. Бывший министр пользуется большим уважением в стране. Первые деньги в кассу нового демократического государства пришлось добывать жестокой экономией, и они были добыты — вот заслуга Вилли Румпфа. В ГДР не говорят, что прежде вся финансовая политика строилась неправильно. Но сегодня по-старому уже нельзя, и это тоже понимают все.

Начну с главного — с бюджета. Как водится, превыше всего ставили финансисты заботу о госбюджете, и он рос в ГДР — неуклонно, из года в год, — и вдруг понизился. «Спад» был заметен: несколько миллиардов марок. Между тем страна не обеднела; в докладе на VII съезде СЕПГ тов. Вальтер Ульбрихт привел такую цифру: прирост национального дохода в 1966 году был в три раза выше, чем в 1962 году.

Объяснение простое: выросли фонды народных предприятий. Раньше все их доходы поступали в бюджет, все капиталовложения — из бюджета. Завод все отдавал родному государству, но, чуть что, бежал к тому же государству: дай! Теперь эти средства повернуты от ворот госбюджета: заводам и объединениям оставили большую часть прибыли. Но денег из казны им уже не дают.

Заводы сами должны заработать свой рост.

В Дрездене я был в мебельном концерне — объединении 43 народных предприятий. В 1965 году они получили из бюджета 11 миллионов марок, в 1966 году — 2,8 миллиона, а в нынешнем 19 миллионов заработали сами. От государства ни пфеннига. «Не нужно», — сказал директор по-русски. Заводы перешли к самофинансированию, сами обеспечивают расширенное воспроизводство. Миллиарды никуда не делись, они тратятся на те же цели, это те же народные деньги… Но тогда какая разница?

В Берлине я вел об этом разговор в объединении народных предприятий по электронике и вакуумной технике (в нем 25 заводов, 42 тысячи рабочих). Коммерческий директор д-р Шнайдер сказал, что разница огромная.

— Принципиальная! — сказал он. — Она, понятно, не в том, что прибыль я положу в карман, я не владелец концерна. Но прежде деньги варились в общем котле и возвращались к нам обезличенными, «ничьими», а теперь они — наши. Ну, скажем, мы просили ассигнований на новый цех или на покупку оборудования. Нужно было только обосновать на бумаге, что затраты не чрезмерны и принесут эффект. Откуда деньги — не наша забота. Иногда выяснялось, что затраты все-таки чрезмерны, а эффект не так уж велик, — платило государство. Мы были иждивенцами. Теперь, если мы пустим цех до срока, — наша прибыль. Затянем — наш убыток. Меньше вложим — прибыль. Перерасходуем — убыток. Само собой, что это сказывается на зарплате каждого работника.

— Понял, — сказал я. — И все же, что будет, если вам не хватит собственных средств? Просчеты ведь и теперь возможны. Опять запросите бюджетных вложений?

— Зачем? — сказал д-р Шнайдер. — Тогда мы пойдем в банк за кредитом. А кредит надо возвращать.

…Короткое отступление — для тех, кому скучна эта механика. Финансы всегда были за семью замками от масс. Такова традиция, и хотя идут теперь открытые дискуссии, многие в это не очень вникают. Другое дело повышение (или понижение) налогов, цен, зарплаты, пенсий — это волнует всех. Вот я и хочу сказать, что любые перемены такого рода — они и есть итог «скучной механики». Потому, если вы хотите понять, откуда что берется, то стоит вникнуть. Кстати, партия стремится в ГДР к тому, чтобы финансами занимались не одни финансисты, хочет вершить «тайное тайных» на глазах у масс, добивается гласности. Мы еще вернемся к этому, а пока отправимся в город Галле, в государственный банк.

СУМРАЧНАЯ тишина, шелест бумаг, негромкие разговоры. Только в одном из отделов, в кредитном, я вижу молодых работников, во всех остальных — люди солидного возраста. Опять панели из мореного дуба, тяжелые с резными филенками двери, цветные витражи на окнах. За окнами — городская ратуша, бронзовый Гендель, старинный собор… Да, финансы любят устойчивость.

Зигмунд Готшсман, директор банка, ведет меня по деревянной лестнице, которая должна бы скрипеть, но почему-то не скрипит. Семнадцати лет он пришел сюда курьером, выбился в счетоводы, стал кассиром, у него не было папы-банкира, и потому он поднимался, не минуя ни одной ступеньки. (Между прочим, тот же путь прошел Беккер из Ростока: тоже начинал мальчиком на посылках.) Сейчас Готшсман озабочен и хмур. Ему подчинены 2300 финансистов, и у всех у них горячие дни.

Мы беседуем в кабинете директора. Каким должен быть нынешний «социалистический банкир»? Готшсман отвечает обстоятельно: «Эрстенс, цвайтенс, дриттенс…» Во-первых, идейным: он должен понимать сущность новой политики партии. Во-вторых, грамотным: нужны знания в области экономики, финансов, кибернетики, социальной психологии. (Замечу в скобках: когда партия ставит задачу, что надо учиться, — немцы действительно учатся. Вся республика садится за парты, даже министров освобождают на полгода, и они слушают лекции, пишут работы, сами пишут и получают аттестацию. Без фанаберии, без чванства. Впрочем, тут особая тема.)