Рубедо - [197]

Раздумывать нельзя. Медлить нельзя: с Райнергассе надвигается буря. Генрих чует отяжелевший воздух! Слышит далекие раскаты — то гремят барабаны и воют трубы! Генрих видит молнии, сверкающие в отдалении.

Буря идет.

И нет иной силы, чтобы противостоять ей.

Набирая в шприц эликсир, Генрих не сводил взгляда с портрета отца. Карл Фридрих ласково улыбался, приподнимая усы.

Что было предначертано — будет исполнено.

Да возгорится пламя!

Авьенские улицы.

Били барабаны и хрипели трубы. Барабаны призывали к бою, трубы — к смерти.

Марго бежала, сбивая каблуки, и очень боялась не успеть. Конечно, Спасителю и без нее доложат о восстании. Но скажут ли, что в руках бунтовщиков находится доктор Уэнрайт? Поймут ли, что требовал щуплый предводитель у ютландца?

Эликсир. Только лишь его…

Выскочив на угол Айнерштрассе, Марго подвернула юбки и залихватски свистнула, подзывая фиакр. Извозчик остановил упряжку, ошалело глядя, как приличного вида фрау запрыгивает в экипаж и хриплым от волнения голосом велит:

— К Ротбургу! Да поживее! Плачу серебром!

Монета блеснула профилем Спасителя и скрылась в необъятных карманах извозчика.

Экипаж заносило на поворотах.

Впереди — Марго видела это из-за приоткрытой занавески, — реяли флаги бунтовщиков. Барабанная дробь раздавалась громовыми раскатами и становилась все громче.

— Дальше не поеду, фрау! — перебивая гул, крикнул извозчик. — Хоть сколько посулите!

Экипаж прибило к обочине. Марго спрыгнула на брусчатку и метнулась в проулок, где шум стал приглушенным, а тени гуще — по этим улочкам они с Генрихам пробирались во дворец, и у потайной двери ждал всегда услужливый Томаш. Короткое счастье промелькнуло и истаяло снегом по весне, и нет в живых ни Томаша, ни Родиона… так чего же бояться теперь самой Марго?

Перепуганные авьенцы закрывались ставнями, отгораживались от войны и смерти железными засовами и заколоченными досками. Кто посмелее — выходил на улицу и, переглядываясь, шепотом спрашивали друг у друга:

— Опять?

— Вот уж время неспокойное…

— Эти-то чего хотят?

— Кто знает. Спаситель разберется.

— А если нет?

— На что тогда Спаситель?

— А мы кто? Овцы бессловесные?

С последним высказыванием горожанин в прогулочном костюме и котелке сплюнул на землю, крякнул и в два захода отодрал криво приколоченную доску. Вскинул в руке, будто примеряясь.

— Куда вы? — плаксиво послушалось с балкона.

— Городу помочь. Хоть кто-то должен.

Марго остановилась, запыхавшаяся, оттерла взмокший лоб. Из переулков потянулись горожане — кто с досками, кто с револьверами. Возможно. Были они из тех, кто шел в крестном ходе епископа. Возможно, они вовсе не участвовали в том бунте — важно ли это теперь?

В домах распахивались окна. Мужчины, осторожно выглядывая, спрашивали:

— Что происходит?

— Идем Авьен защищать! — вразнобой, но всегда одно и то же отвечали из толпы.

Хлопали двери. Люди выходили на улицу. Прислушивались к барабанному бою и реву труб, и лица их становились решительны и серьезны.

— Кто кроме нас самих защитит? — рассуждал краснолицый здоровяк, шагая чуть впереди Марго и обращаясь к своему невысокому кучерявому спутнику.

— Слышал, что за бойня в госпитале была? Также хочешь?

— А говорили, его высочество по молодости сильно кутил и до фройлян был охоч, — замечал кучерявый.

— Хе, хе! По молодости и я был до фройлян охоч! Дело молодое! Зато чахотку от нас отводит.

— Моя сестра рассказывала, как у нее двоюродный брат выздоровел, едва новый эликсир принял, — поддакнул коротышка и стрельнул хмурым взглядом в сторону Марго.

— А я был в Авьенском заказнике и видел, как Спаситель огнем полыхнул! Ух! Так и загудело все! Как не уверовать? Слышал, как все уляжется, нашего брата на заводе только девять часов будут работой нагружать и платить, как за четырнадцать.

— Как это? — удивился кучерявый. — А потом куда?

— Потом домой. Хочешь — в театры ходи. Хочешь — жену люби.

Оба расхохотались и теперь окончательно заметили Марго.

— Вы куда это, фрау? — сдвинул брови верзила.

— Куда и все. Город защищать, — ответила она. Уловив непонимание в глазах, добавила тише: — У меня… муж там. Мы были в госпитале… все видели… я сбежала, а мужа под конвой… — Она сжала руки у груди, задержала дыхание, боясь, что ее отправят обратно, что она не совладает с толпой раззадоренных мужчин, что не увидит Генриха.

— Держитесь позади, фрау, — сказал верзила. — И на рожон не лезьте.

Шествие пересекло Айнерштрассе и повернуло к Петерплацу.

Тогда-то и послышались первые выстрелы.

Мучительно сжалось в груди. Первобытный страх смерти — страх огня! — сжал горло точно клещами. Марго замедлила шаг.

Впереди расстилалось пространство площади, в былые времена справа ограниченное лестницей собора, слева — чумной колонной в память о первых эпидемиях, охвативших Авьен. Сейчас эта прямая линия была нарушена преградой в виде баррикады. В ход шло все: бочки из-под вина, отодранные с гвоздями доски, колеса, груды камней, снятый верх экипажа, увенчанный знаменем, сделанным из простыни — все это выросло на площади меньше чем за час. Перед баррикадой лежали несколько трупов гвардейцев. Ветер доносил стоны раненых. А позади, оставляя лишь узкий проход, мятежников прикрывала лестница кафедрального собора.