Рубакин. Лоцман книжного моря - [4]

Я очень любил поездки к деду — ездили мы с матерью редко, а отец еще реже и всегда отдельно от нас.

Мать моего отца, Лидия Терентьевна Рубакина, была из старообрядческой семьи Тихоновых. Семья ее была довольно состоятельной и тоже купеческой, даже типично купеческой, в стиле героев пьес А.Н.Островского. У Тихоновых был дом на Гороховой улице в Петербурге и меховой магазин в Александровской линии по Садовой улице. Отец вспоминал, что отец Лидии Терентьевны колотил при нем своих сыновей за то, что они, молясь, плохо клали земные поклоны, — он стукал их лбом об пол. Был он ревнив, подозрителен. Жену свою избивал и «вогнал ее в гроб» преследованиями за воображаемую измену. Не любил он и дочь Лидию, считая, что она не его дочь. Образования он дочери не хотел давать — она училась только в пансионе какой-то мадам Труба в Петербурге. Но Лидия Терентьевна много читала, выучилась сама французскому языку и завязала знакомства с передовыми и даже революционными кругами. Так, еще до замужества она познакомилась с семьей Алексеевых. Глава этой семьи, Александр Николаевич Алексеев, привлекался в свое время по делу Каракозова, учинившего покушение на Александра II. Отец мой знал его и вспоминал о нем очень хорошо: «Александр Николаевич Алексеев был из породы новых людей 60-х годов и имел хорошее влияние на мою мать, да и мне дарил книги... Он, моя мать и другие бывали в каком-то кружке, где бывал и Д.И.Писарев. Мать моя уже была «заражена» нигилизмом 60-х годов. Она даже отдала свое обручальное кольцо студенту (а впоследствии профессору) «Сашке Полотебнову» на спасение кого-то из замешанных в каракозовском деле».

Этот Полотебнов, впоследствии крупный ученый, профессор-дерматолог, «отец русской дерматологии», был одним из замечательных ученых 70-х годов. Он, между прочим, одновременно с профессором Манасеиным открыл свойства зеленой плесени и даже применял ее для лечения инфицированных ран. Как известно, 60 лет спустя английский ученый Флеминг выделил из этой зеленой плесени особое вещество — пенициллин, легшее в основу современного изучения одних из самых могущественнейших средств против инфекций — антибиотиков. Но открытие Манасеина и Полотебнова в ту эпоху прошло малозамеченным, да и истолковывалось ими неправильно.

Лидия Терентьевна не чуждалась и писательского дела: ею была переведена на русский язык книга Бюхнера «Сила и материя» и другие книги. Лидия Терентьевна, по-видимому, увлекалась и естественными науками. Так, она вела ожесточенные споры с учителем моего отца, Егором Ивановичем Ивановым, который не признавал учения Дарвина. Сама она брала уроки химии у одного инспектора Ораниенбаумского городского училища, Евграфа Стрельцова. Стрельцов написал в 1875 году известную тогда книгу «Из 25 лет практики сельского учителя».

Бабушку Лидию Терентьевну я хорошо помню. Она очень любила меня и моего брата Мишу, который был еще совсем маленьким, когда она умерла. Она жила в Петербурге на Покровской площади вместе со своей старой прислугой Катей, работавшей у нее много лет и ставшей членом семьи. Катя после смерти бабушки уехала в деревню где-то под Боровичами, а отец ей выплачивал небольшую пенсию.

Бабушка была очень нервной, но вместе с тем энергичной и властной женщиной, хотя и любила советоваться с моим отцом и с его друзьями. Вокруг нее всегда были друзья ее сыновей, всех их она близко знала, говорила им «ты», называя их теми прозвищами, которые они давали друг другу в студенческой среде. Все они очень любили и уважали ее.

Я вижу бабушку с вечной папироской во рту, с прокуренными губами, в ее квартире все пропахло табаком, пахло от нее самой, даже от ее болонки Крошки. Она покупала табак и гильзы и сама набивала их. Это тоже было остатком привычек 60-х годов, когда курение для женщины было одним из видов протеста против неравноправия.

Лидия Терентьевна умерла весной 1905 года, когда мой отец жил в Алуште. Лидия Терентьевна была единственным человеком в его семье, всегда болевшим за него, радовавшимся его литературным и общественным успехам, гордым за его деятельность. Она первая направила его ум и волю в сторону писательства, первая вложила в него страсть к науке и к книге. А эта страсть стала не только страстью, требующей удовлетворения, но и самой основой его жизни. Благодаря своей матери отец мой не стал ни купцом, ни чиновником, не потонул в гуще беспросветного мещанства.

После смерти деда биржу продали вместе с домом на ней, за моим отцом остались только бани и дом на Дворцовой улице, которые он сдал в аренду и получал за них всего около 200 рублей в год. Бани Николай Рубакин терпеть не мог, очевидно, потому, что в детстве отец заставлял его продавать посетителям веники и следить за приказчиками.

Как и дед, отец не умел торговать, хотя и делал вид, что разбирается в коммерческих делах. Теперь, вспоминая его фантастические планы в области издания его же собственных книг и договоров с издателями, я поражаюсь наивности отца: по существу, он не умел устраивать свои дела с издателями, которые наживали огромные деньги на его книгах, а ему платили очень мало. Тем не менее сам он очень уважал и даже ценил своих издателей за их коммерческую смекалку, умение вести дела. Издатели же подсовывали ему кабальные договоры. Отцу просто не приходило в голову, что можно работать в области просвещения только по необходимости, из-за заработка, а не из интереса. Он считал, что для книжного дела можно отдавать бесплатно все свое время и силы, и требовал того же от своих сотрудников. Поэтому и платил он им очень мало, находя это вполне естественным. Но главное было в том, что он и не мог платить им много — было не из чего платить. Приглашая сотрудников, он всегда полагал, что они идут к нему работать из интереса, а не из-за денег.