Розы в снегу - [14]

С громким вздохом захлопнула Катарина книгу. Но клочок бумаги — на нем был написан только что прочитанный текст — остался лежать меж страниц. «Он не в своем уме, этот человек. Экая бессмыслица… Только безумец может написать такое». Катарина скользнула взглядом по сводам и тонущей в темноте стене. Там, в нише, стояло старое изваяние, перед ним горели две свечи.

С трепетом взирала Катарина на измученное тело Сына Божьего. Ужасали не только пробитые руки и ноги: дугами выступали ребра худой груди, в правом боку зияла глубокая рана, лицо искажено страданиями. Одна рука бессильно повисла, другая, поднятая вверх, застыла с раскрытой ладонью, как бы ожидая подаяния…

Пресвятая Мария держала тело Сына на руках своих, и лицо ее словно бы окаменело от нестерпимой муки. Казалось, что Его изнуренное тело (хотя оно было легким) выскользнет из ее рук.

«О, Мать страданий, — мысленно вздохнула Катарина, — хорошо, что нет у меня сыновей, я бы такого не вынесла».

Легонько скрипнула дверь. Катарина затаила дыхание и прижала книгу к груди. Две монахини проскользнули на хоры, одна уселась рядом с Катариной. Девушка вздохнула и вновь раскрыла книгу.

— До чего же тяжело это читать, Авэ. Откуда у тебя эти листки?

— Тсс!

Вторая монахиня — это была Маргарете, сестра Авэ, — испуганно заозиралась:

— Верни их нам, если не хочешь читать дальше.

Катарина отрицательно покачала головой:

— Нет, нет, дай мне время до завтра. Потом обменяемся молитвенниками, листки я вложу внутрь…

Все трое замолчали. В сумраке Катарина с трудом разобрала: «Все вышеназванное может иметь, исполнять и требовать исполнения от других и злой человек.

Но не вредит душе, если тело носит неосвященные одежды, ест и пьет в несвятых местах, не едет поклоняться святыням и…»

— Неужели все это было напрасно, Авэ? — голос Катарины дрожал. — Бесконечные посты, молитвы, пение псалмов?

— Да, все напрасно, — тихо, но твердо ответила Авэ.

— Но ведь только он один это утверждает! Один против всех! Против нашего отца Бернара, против святого Бенедикта, против папы и кардиналов…

— Тем не менее он прав!

Вновь отворилась дверь. На этот раз пришла зажечь свечи перед алтарем и позвонить в колокол регент.

Катарина захлопнула книгу. Мало-помалу на хорах собрались все монахини. С последним ударом колокола регент приступила к вечерней молитве.

Катарина подпевала:

— Esse ancilla domini… Вот я, раба твоя, Господи…

Под белым монашеским платьем, как птица в клетке, билось ее сердце.

После ужина — а он, как всегда, прошел в молчании — аббатиса объявила о том, что в здании церковного конвента состоится общее собрание.

Настоятельница была обеспокоена. Длинной узкой рукой, на которой блистало кольцо, она без конца одергивала свою юбку. Монахини молча ждали, пока все рассядутся. Наконец благочестивая мать заговорила:

— Я получила известие из города… из нашего города Гримма…

Катарина едва дышала. Лица сестер были обращены к настоятельнице.

— Конвент монашеского ордена августинцев-еремитов[15] объявил… объявил о самороспуске ордена…

По залу прокатилась волна испуга. Монахини, расположившиеся в первых рядах, оборачивались, отыскивали кого-то взглядом. Сзади сидели две родные сестры Цешау. Они-то уж точно знают больше. Несколько дней назад их посетил дядя, приор ныне распущенного ордена. Он был в монашеском одеянии, как и полагается кроткому святому отцу. Да разве пустили бы его в комнату для посетителей, если бы было известно, что он один из отпадших от святой католической церкви, один из тех, кто последовал за искусителем — монахом ордена августинцев-еремитов из Виттенберга?

Сестры Цешау сидели, не двигаясь, но с таким видом, будто только они знали, как надобно поступить. Одна смиренно склонила голову, вторая задумчиво рассматривала распятие за спиной матери-настоятельницы.

— Еретическое учение отпадшего от святой церкви монаха из Виттенберга достигло и наших краев, — продолжала меж тем настоятельница. — Нам следует возвести оборонительный вал. Нет, не вокруг монастыря — его стены достаточно высоки, а в наших сердцах! Если хоть одной из вас попадут в руки нечестивые письма, которыми этот слуга дьявола отравляет невинные души, вы должны тотчас отдать их мне! Немедля! Не читая! Я тоже в них не загляну, но предам очищающему огню, дабы телам нашим не гореть в геенне огненной. — Она воздела руки к небу и, понизив голос, почти с мольбой произнесла: — Не забывайте обета своего, сестры. Вы не принадлежите самим себе. Не поддавайтесь искушению!

Катарине казалось, будто мать-настоятельница остановила свой взор на ее опущенной голове. Но разве она была одна?! Из-под вуали девушка, скосив глаза, искала Эльзу. Подруга сидела на скамье у стены и с деланным безразличием смотрела в окно.

Внезапно в дальнем углу зала возник шум. Старая Элизабет вскочила, размахивая руками, и, задыхаясь, заголосила:

— Я видела: зверь вышел из моря. С десятью рогами и семью головами…

Голос старухи пресекся, ей не хватало слов, она дрожала всем телом, с двух сторон ее поддерживали сестры.

— Аминь, аминь! — закричали все, и гнетущая тишина воцарилась в зале.

Ночью Катарине не спалось. Она вслушивалась в тишину. Может, еще кто-то тревожно дышит? Вот там разве не вздох? Может, это какая-то сестра беспокойно ворочается в постели?