Розы в ноябре - [22]

Идут дни, он ничего не замечает. Во всяком-случае, не реагирует вслух. И все же мне мерещится какая-то в человеке оттепель. Чуточку упростилась многоступенчатая его любезность. Мне кажется, что мы даже можем подружиться. Но однажды…

Киселева предупредила, что семинар переносится с четверга на среду. Я хотела тут же записать, но понадеялась на память. А как закрутился день — дела, звонки, студенты — забыла…

Четвертый курс к среде не подготовился, семинар был сорван.

— Ваш секретарь, глубокоуважаемый Юрий Константинович, не столь аккуратен, как этого можно было ожидать при вашей требовательности, — сказала Киселева со своей кисло-сладкой улыбочкой.

— Вы совершенно правы, Софья Игнатьевна.

Киселева уплыла с видом торжествующей, хотя и угнетенной добродетели. А шеф спросил ровным голосом:

— Валентина Дмитриевна, вы имеете представление об обязанностях секретаря факультета?

Это было начало, а потом — целая лекция, словно не произнесенная, а простроченная швейной машинкой, и заключение:

— Вы делаете многое, чтобы облегчить мне работу, — благодарю, но это не входит в ваши обязанности, не за это вы получаете зарплату, ваша задача — обеспечить нормальное прохождение учебного процесса…

Больше я не нарезаю ему листочков для записи очередных дел. Добился своего. Засушил мои лучшие побуждения.

И семинары больше не срываются. Вот!

* * *

Сегодня мой шеф явился кудрявым. Да, да, забыл или не успел набриолинить свои волосы, и они лежат волнами, и шеф глядится с ними таким мальчиком…

Очень бледным мальчиком, сосредоточенно, упорно не веселым.

— Вы нездоровы, Юрий Константинович?

— Нет, нет, Валентина Дмитриевна. Просто я зол. Очень…

Это самое «зол… очень» выговаривается ровненько, как бы по линеечке. Никогда я не видывала, чтоб люди так аккуратно злились.

Другое дело — Петя: этот влетел вслед за шефом, клокоча, как перестоявший самовар:

— Слушай, Юрий! Нет, я этого просто не волоку! Неужели ты не понял, что эта новоиспекаемая кандидатка — креатура Катерины? По-моему, ее намек был прозрачен, как хрусталь!

— Я думал, что мы обсуждаем работу, а не креатуру, — говорит шеф. Отчетливо, словно пропечатывает каждое слово на машинке.

— А, оставь! Работа не лучше, не хуже прочих! Ну, кому-то придется посидеть поредактировать, дотянуть — в первый раз, что ли?

— Для меня — в первый. Для тебя — хорошо бы в последний.

— Ну, слушай, я от тебя стрессую! — Петя подбегает-к моему столу, хватает графин и начинает пить воду, стакан за стаканом.

И тут в двери протискивается Киселева — с более уксусным, чем когда-либо, выражением лица:

— Я не поняла, Юрий Константинович, чем вас не устроило мое выступление?

— Софья Игнатьевна, вы говорили вокруг да около — уводили нас в облака…

Рот Киселевой превращается в нитку:

— Катерина Марковна считает, что я выступала по существу!

— Разумеется, я высказал мое приватное мнение…

Киселева делает рот буквой «о» — и в этот миг в деканат вплывает сама Арсеньева — закована в кримплен сливочного цвета, клипсы в виде желтых хризантем, шиньон величиной с корзину для бумаг.

Умеет женщина предъявить себя, этого у нее не отнимешь.

И все это великолепие надвигается на нашего скромного замдекана, словно «Икарус» на «Москвича».

— Хочу заметить, уважаемый Юрий Константинович, что не стоит превращать свою эрудицию в шлагбаум на дороге молодых кадров. Я не говорю, что нам было предъявлено нечто основополагающее. Но… храм науки состоит из кирпичей, а перед нами был…

— …кирпич.

Неужели это он — перебил саму Арсеньеву? Силен, бродяга!

— Вы противопоставляете себя кафедре, Юрий Константинович.

— Но не науке, надеюсь?

— Какое вы имеете отношение к науке, будет видно по вашей диссертации. Кстати, обсуждение третьей главы можно будет форсировать. Вы довольны?

— Я доволен, Катерина Марковна.

Арсеньева уплывает, как грозовая туча, не успевшая выметать все свои молнии. Петя хватает шефа за лацкан.

— Ну? Добился? Не хотелось бы мне сидеть с тобой рядом на скамье обсудимых!

— Каждый отвечает за себя.

— Нет, я тебе товарищ или нет? Должен я тебя предостеречь? С Катериной тебе не сладить. Вокруг нее — кольцом — репутация. И ее заслуги перевесят твой принцип, возведенный в абсолют!

— Я тебе тоже товарищ. Как у тебя с переездом? Не надо ли помочь?

— С таким типом, как ты, я скоро перееду подальше. В желтый дом!

Петя уносится, как вихрь, и уносит наш графин. Машинально. Вот до чего доволновался человек.

А мой замдекана достает расчесочку и весьма умело приводит в порядок волосы. Никаких волн — лежат, как приклеенные.

И с полным хладнокровием встречает новую фигуру, которая мне незнакома.

Молода. Употребляет косметику весьма энергично. Шуба — сразу видно, не здесь куплена, — белая, в кляксах. Выражение лица — как у фигуристки, которая при прыжке в один оборот вдруг села на лед. И лепечет что-то совсем маловразумительное. Что ей обещали, заверили. Что ее всегда одобряли. Что Катерина Марковна обещала сдать прямо в набор. И вдруг оказывается, что в работе столько недостатков…

— Я не думала, что это так сложно! — и хлопает ресницами, тяжелыми от туши.

— Подумайте, — советует шеф. — Это действительно очень сложно.