Розы в ноябре - [14]

Инна Сергеевна сделала бы замечание за такую раскраску — всякой другой, но не Алечке. Тут это почему-то было невозможно. Но она посмотрела… Алечка, наткнувшись на этот взгляд, остановилась, словно растерявшись, и вдруг выпрямилась надменно. Опустив размалеванные веки — лебедем, балетным лебедем проплыла мимо! Поди догадайся, что на уме у такой вот Алечки — в такую минуту… «Замкнуто, закрыто, — а ключ у меня…»

…Ну, пусть Алечка. Пусть все его неряшество и безалаберность, и глупая самоуверенность, лишь бы был, лишь бы ничего плохого с ним не случилось!

— Постой, я тебя загорожу, — сказала Мариша. — Вытри глаза, соберись. Еще не хватало — педагогам плакать в буфете. Чего ж тогда от них-то ждать?

* * *

Петя не позвонил.

Прошел школьный день, пролетел, протянулся. Кончился. И дорога кончилась — отвлекающая транспортная теснота. Последний квартал перед домом. А там — надо будет что-то решать, что-то предпринимать…

Уже в подъезде, внизу, необъяснимо Инна Сергеевна почувствовала: Виталий дома. Отперла дверь своим ключом — рука чуть дрожала. У порога — подошвой кверху, подошвой вниз — валялись замурзанные кеды…

Инна Сергеевна постояла у двери, чувствуя, как блаженно расслабляется стиснутое болью сердце.

Виталий вышел из кухни — с шипящей сковородкой в руке.

— Привет! А я тут сам… Понимаешь, проголодался. Целую ночь вкалывать — это не шутка!

— Вкалывать? О чем ты говоришь?

— Как о чем?

Инна Сергеевна села на табуретку, стоящую в прихожей.

Двинув ступней, сбросила туфлю, потом — вторую. Помолчала, глядя в глаза сына.

Он стоял, искренно недоумевающий, но все еще в прекрасном настроении. Поискал, куда бы поставить сковородку, — не придумал.

Нет, сил не было — ни злиться, ни объясняться. И она сказала бесцветно, спокойно:

— Мы ищем тебя с девяти часов вечера. Мы звонили всю ночь: родне, знакомым. В неотложную, в милицию, в морг…

Виталий заметался — с этой нелепой сейчас сковородкой, забормотал:

— Погоди, мама! Я ничего не понимаю! Разве она… разве Аля вас не предупредила?

— О чем?

— Я просил ее передать, что не приду. Что буду ночью разгружать вагоны на товарной станции. Вместе со студентами…

Инна Сергеевна молча покачала головой.

— Но как же так, мама? Это же… это предательство!..

Страшно видеть, как в этом лице, еще не утратившем плавных детских очертаний, вдруг словно проступает жесткость будущего, мужского…

— Нет, погоди! Я не хочу так, как он… как отец всегда делает. Не спросив, не узнав, что у человека на душе сразу думать плохое. Я выясню. Узнаю. Должна быть какая-то причина…

Инна Сергеевна вспомнила вчерашнюю встречу — кажется, Алечка действительно собиралась ей что-то сказать… Да, она не рванулась навстречу с раскрытыми объятиями Да, в ее взгляде было осуждение, может быть, насмешка Но это ведь не оправдывает…

— Это не оправдывает, — невольно повторила вслух Инна Сергеевна.

— Чего не оправдывает, мама? Ну почему, почему, если меня корят дармоедством, почему я не могу хотя бы попробовать? Сейчас же начнется: школа на первом плане! А я буду совмещать, вот увидишь!

— Ты что? Решил это делать… регулярно?

— По возможности, мама! Я тебе еще вот что должен сказать… Джинсовку свою я отдал… подарил Олегу. Не только потому, что ему нужней… У него одна мать, болеет часто. Он ходит в пиджачке — рукава до локтя. Не в том суть. Ты меня выслушай, не знаю, поймешь ли…

— Говори. Я понятливая.

Он не заметил иронии. Хорошо, что не заметил…

— Знаешь, когда он… отец подарил ее мне, сказал: «Получай свою мечту!» И это правильно, я мечтал о такой куртке. Именно о такой — все сошлось. Это было прямо счастье! А потом… Потом я задумался однажды. Мечта — куртка! Люди мечтают полететь в космос — и летают! А мои пределы, значит, вот они — двуцветная тряпка, простроченная белыми нитками? И чтоб смотрели с завистью — мои же друзья. И так меня прошибла эта мысль! Я понял, что не смогу уже радоваться куртке и вообще тому, что можно надеть, подаркам вообще! Я же не маленький, чтоб кто-то все время думал обо мне, выполнял мои желания… Я понятно говорю?

…Господи, до чего же он стал высокий. Стоит в дверях — и уперся в притолоку головой.

— Мама, почему же ты плачешь, я что — сказал что-нибудь плохое?

* * *

Петя пришел часа через два.

Инна Сергеевна нарочно не убрала кеды, только поставила их к стенке, рядышком, носок к носку.

Петя сразу увидел кеды. Широкое, с твердыми чертами его лицо побурело от прилива крови. Он спросил:

— В норме?

— Да.

— Где?

Это был трудный вопрос. Объяснять сейчас Пете — вот такому, в накале гнева, — что сын решил заработать деньги и, как он выразился, «возместить материальный ущерб, причиненный мною», значило подлить масла в огонь…

— Понимаешь, так получилось. Его подвели… Должны были предупредить нас, — объясняла она сбивчиво, лишь бы что-нибудь говорить.

Петя, кажется, не очень слушал.

— У нас большая семья, — сказал он хрипло. — Ни в семье нашей, ни в роду — ни до какого колена — не водилось этого: чтоб в пятнадцать лет ночь провести вне дома! Да еще не спросясь…

Он бросил на пол портфель, шмякнувшийся тяжело, весомо..

— Я его отлуплю! И пусть твоя педагогика взвоет!