Розы и тернии - [57]

И, волнуемый такими думами, Алексей Фомич все понукал коня.

Когда показалась вдали шестуновская усадьба, молодого князя взяло раздумье: куда ехать — к дому ли или попытать счастья встретиться с Аленушкой, пробравшись в сад к знакомому месту.

Он избрал последнее.

Аленушка сидела опустив голову, когда легкий шорох вывел ее из задумчивости. Она обернулась в ту сторону и вздрогнула, вспыхнула сперва, потом побледнела — она увидела Алексея Фомича.

Боярышня быстро поднялась с земли.

— Милая! Голубка моя! — крикнул, направляясь к ней, молодой князь.

Ей хотелось кинуться к нему, обвить руками, заплакать радостными слезами на груди его.

Она сделала несколько шагов и вдруг остановилась: та злоба, которую она ощущала в сердце и которая притихла на время, проснулась и шепнула: «Женат ведь!»

И злоба осилила любовь.

Затрепетала боярышня от злобного порыва и вместо привета кинула в лицо Алексею:

— Окаянный!.. Не милый!.. Прочь, постылый!

Потом отвернулась и побежала от князя.

Сперва Алексей Фомич остановился, как пораженный громом. После у него мелькнула и словно ужалила мысль: «Правда! Разлюбила!»

И сменилась от этой думы в его душе недавняя нежность бурным гневом.

Он догнал боярышню:

— Так, так!.. Да!.. Змея!.. Продала!.. Выходи за старика!.. Не люб!.. За деньги променяла!.. А!.. Будь мачехой моей, будь!

Аленушка от волнения плохо поняла, что говорил князь.

До ее слуха только долетели слова: «Будь мачехой». Она, вся красная от гнева, повернулась к Алексею и неистово крикнула:

— И стану мачехой! Стану, постылый!

Когда боярышня выбежала из сада, Фома Фомич, только что прибывший, слезал у крыльца с коня. Тут же стояли вышедшие навстречу гостю Лука Максимович и Марфа Сидоровна.

— Эй-эй! Стой, красавица! Куда и откуда бежишь? Со мной, старым, и поздороваться не хочешь? Ишь какая! Неужли уж так не люб я тебе? — сказал, слегка смеясь, остановив ее, Фома Фомич.

Аленушка сперва испуганно взглянула на него, потом, побледнев, подошла, обняла старика.

— Люб! Люб, желанный! — крикнула она каким-то звенящим голосом и скрылась в сени.

Фома Фомич торжествующим взглядом обвел Луку Максимовича и Марфу Сидоровну, а последняя радостно прошептала:

— Слава богу!..

Еще бы ей было не радоваться — ее бокам теперь не грозили кулаки мужа!

XVIII. Все тайное станет явным

После ссоры с Аленушкой молодой князь не поехал домой — отцовский дом стал ему ненавистным. Он надумал ехать к Белому-Туренину и поселиться у него на некоторое время. Что потом будет делать, этого он еще не решил.

Гнев постепенно утих и сменился тихою печалью. Однако теперь, вспоминая сцену ссоры со своей невестой более хладнокровно, он многое стал видеть в ином свете, чем прежде. Ему вспомнилось, как заволновалась Аленушка, увидев его, как хотела кинуться к нему и вдруг, словно что-то припомнив, остановилась на полудороге. Князю теперь это показалось странным. Если бы Аленушка разлюбила его, зачем она стала бы так кидаться к нему? Потом этот внезапный гнев, охвативший ее?

Точно ли все так, как говорил отец? Точно ли идет Аленушка за старика по своей охоте? Нет ли наговоров каких-нибудь на него?

С этою мыслью Алексей Фомич и приехал в дом своего приятеля.

Павла Степановича не было дома — куда он отлучился, этого не знала и сама Авдотья Тихоновна, печально сидевшая дома в одиночестве и радушно принявшая гостя.

После обычных приветствий, расспросов о здоровье и житье-бытье молодой князь приступил к делу:

— А у меня, Авдотья Тихоновна, просьбица есть… И не одна даже. Вот жаль Павлухи не застал — хочу у вас в доме пожить малость.

Авдотья Тихоновна удивилась:

— Али у отца жить не нравится?

— Есть маленько.

— Что ж! Павел, думаю, рад будет такому гостю, а в доме места много, живи себе.

— Благодарствую. А потом к тебе просьба.

— Какая?

— Съезди к Шестуновым, Богом молю!

— Зачем тебе? Сам разве не можешь?

— Не могу… Да, вот послушай, расскажу все.

И Алексей Фомич, волнуясь, рассказал подробно Авдотье Тихоновне о разговоре с отцом, о ссоре с Аленушкой.

Узнав о намерении Фомы Фомича жениться на бывшей невесте своего сына, боярыня всплеснула руками:

— Ах, греховодник старый! Экое задумал! А на тебя Аленушке наплетено что-нибудь беспременно. Да вот съезжу, узнаю… Завтра же поеду. Али нет, завтра нельзя… Когда же можно будет? Сегодня у нас понедельник, съезжу в пяток.

— Вот и ладно! — повеселел молодой князь. — Узнаю правду, все на душе легче будет. А чего ты, боярыня, тоже словно грустна?

— Так, тоскуется. Признаться, думала муженек приедет, наговорюсь с ним, а он вот с час всего со мной пробыл после долгой разлуки, да и уехал… Ох! Известное дело — мужчина, ему простить можно, а все тоскуется, — закончила она с грустной улыбкой.

Алексей Степанович, знавший тайну Павла, с невольным сожалением взглянул на бедную боярыню.

«Черт, Павлуха! Устраивает, верно, свою полюбовницу, а о жене и думать забыл… Ох, любовь, и зла же ты!» — подумал он.

Согласно своему обещанию Авдотья Тихоновна в пятницу поехала к Шестуновым. При ее приезде Аленушка спряталась в своей горенке и так и не вышла к ней; боярышне стыдно было показаться на глаза своей родственнице и подруге. «Ведь люди не знают, с какого горя иду я за старика богатого, скажут: ишь, девчонка корыстная! Так и Дуняша…» — рассуждала она.