Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [66]
К строке «Склонила на себя монарха щедрый взор» Милонов сделал примечание: «Здесь разумеется высочайше пожалованный ей пансион государем императором». Примечание должно было представить этот факт биографии тем читателям, которые не знали о монаршем покровительстве Буниной, тем самым дополняя ее репутацию. Далее Милонов очерчивает круг поэтических авторитетов, куда входят Ломоносов («Там бард полночных стран, России в мощны леты / Поющий блеск ее и блеск Елисаветы»), Державин («Как бог — он в божестве, и как поэт — в Фелице!»), Богданович («Там Душеньки певец, поющий с ней самой»), Хемницер («Хемницер, дышащий невинной простотою») — Бунина приближается к ним, потому что является их страстной читательницей: «Которых в день читать и в ночь читать ты рада, / Уже я пред тобой их зрю бесценный круг». Милонов обращается к сочинительнице, призывая ее следовать за славными поэтами прошлого и, в свою очередь, проложить дорогу для литературных наследниц:
Муза Буниной «скромна», но при этом «для гения преград, различий в поле нет», а значит, она может стремиться в «их <литературных мастеров. — М. Н.> дивный след». Заканчивается стихотворение словами о неординарных интеллектуальных способностях адресата:
Таким образом, Бунина в стихотворении становится как бы идеальным воплощением поэта — с чувствительным сердцем и просвещенным разумом. Адресат и героиня, «Сафо наших дней», по версии Милонова соединила в себе черты, которые современники привычно противопоставляли: женскую чувствительность и мужской ум.
Крайне лестное для Буниной стихотворение было, как сказано выше, прочитано на собрании Вольного общества. Оно не только демонстрировало личную симпатию автора и его эстетические ориентиры, но и способствовало утверждению репутации Буниной как поэта с большим дарованием. Милонов использовал устоявшееся клише «Сафо наших дней», но, в отличие от авторов других мадригалов, привлек факты из биографии поэтессы. Это вывело посвящение из ряда комплиментарных виньеток, в которых обыгрывалась формула «Сафо наших дней», и способствовало тому, что имя греческой поэтессы стало постоянной составляющей репутации. В случае Буниной эта номинация стала чем-то вроде второго имени, недаром одно из писем Шишкова к поэтессе начиналось со слов «Достопочтимая наша Сафо Петровна…»[494][495].
Как мы старались показать в части, посвященной «Неопытной музе», Бунина стремилась хотя бы отчасти «соответствовать» статусу русской Сафо, написав «Стансы. Подражание лесбосской стихотворице». Своеобразие задачи заключалось в том, что номинация применялась к поэтессам вне зависимости от их жанровых или тематических предпочтений, не предполагала каких-либо критериев, кроме пола. Ведь и о самой Сафо было мало известно — только то, что она писала стихи и была влюблена в Фаона. Таким образом, «русской Сафо» могла оказаться любая сочинительница, универсальность сравнения лишала его репрезентативности. При этом углубление и развертывание параллели раскрывало в ней комический потенциал. В сочинениях эпиграмматического характера сравнение с Сафо включает сюжет несчастной любви, а дар поэтессы подвергается сомнению. Так, в 1809 году Константин Батюшков написал «Мадригал новой Сафе» (Цветник. 1809. № 9. С. 372; опубликован под заглавием «Хлое-сочинительнице»), который большинство исследователей связывает с Буниной. Именно в этом тексте, вероятно, впервые происходит, по выражению О. А. Проскурина, «комический сдвиг»:
Проскурин, опираясь на свидетельства Грота, связывает эпиграмму с предполагаемой влюбленностью Буниной в И. И. Дмитриева; в таком ключе эпиграмма прочитывается как реплика уставшего от любовных признаний поэта. Интересно отметить, что эта эпиграмма была вновь опубликована в «Вестнике Европы» (1810. Ч. 50. № 5. С. 32), после того как в предыдущем номере было впервые напечатано программное стихотворение Буниной «Пекинское ристалище» (Ч. 49. № 4. С. 278–280). Возможно, повторная публикация эпиграммы была спровоцирована полемическим характером сочинения, в котором Бунина в аллегорической форме вставала на защиту писательниц. Батюшков, выводя на первый план мотив несчастной любви, как уже отмечалось выше, «обесценивал» репутацию Буниной как поэтессы, которая к тому же пыталась бунтовать.
Если в этой эпиграмме автор лишь сожалеет о том, что сочинительница «пути не знает к морю», то в «Видении на берегах Леты» (1810) он окончательно утопил русскую Сафо в реке забвения:
