Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [53]

Этна ссохшу грудь палит;

Жадный змий, виясь вкруг сердца,

Кровь кипучую сосет.

Тщетно слабыми перстами

Рву чудовище… нет сил.

<…>

В огнь дыханье претворилось;

В остру стрелу каждый вздох[402].

Признаки болезни: затрудненное дыхание, жар и лихорадка («ссохша грудь», «огнь дыханье», «кровь кипучая») — характерны для тогдашних представлений о чахотке, то есть туберкулезе легких, который часто описывался в подобных метафорах. В любом случае, именно чахотка была романтизирована в первой трети XIX века:

Загадочное происхождение чахотки, скрытые поначалу симптомы способствовали эстетизации болезни и представлению о ней как о недуге натур возвышенных, художественных, тонких и чувствительных. <…> Романтизм эстетизировал болезнь и смерть, придал им философскую ценность[403].

Можно предположить, что Бунина, тематизируя свое загадочное заболевание в стихах, «переводя» его на поэтический язык, использовала набор метафор, связанный с уже «олитературенной» чахоткой. Биографический подтекст придавал литературным приемам силу и убедительность, героиня «Майской прогулки» вставала в один ряд с другими жертвами смертельной болезни, известными по литературным произведениям и не только, то есть фиктивными и историческими. Самым известным пострадавшим от чахотки в то время был, пожалуй, Новалис, который много размышлял о своем недуге.

Для Буниной ее болезнь также стала важной частью личного образа, которой в поэзии она коснулась лишь раз, но в письмах эта тема фигурировала довольно часто, что, как видно из приводимой цитаты, примешивало к дружескому сочувствию оттенок раздражения:

Вы жалуетесь на худое здоровье. — Я боюсь, чтоб вы не расстроивали его больше мечтанием и воображением о вашей болезни. Знаете ли, что излишнее о том мечтание приносит действительный вред. Итак, прошу вас ради Бога не предавайтесь мечтаниям и беспокойствам. Сочиняйте, пишите стихи, делайте что хотите, только всегда с веселым духом. Ежели и чувствуете болезнь, воображайте, что она пройдет, а не то, что она вас погубит. Последуйте сколько можно моему совету. Поверьте, что он лучше всех ваших вод и лекарств[404].

Судя по репликам Шишкова, поэтесса много говорила о своей болезни и, вероятно, была склонна предполагать худшее; это согласовывалось с представлениями того времени, что «болезни — это выражение внутренней чувствительности, сентиментальности»[405].

Завершают вторую часть «Неопытной музы» «Стансы. Подражание лесбосской стихотворице», вольное подражание отрывку (fr. 2) из лирического стихотворения Сапфо, процитированному в трактате «О возвышенном» Псевдо-Лонгина (II–III вв.). Обращение Буниной к наследию греческой поэтессы, очевидно, обусловлено специфическим положением последней в пантеоне «классических» авторов: сравнение с ней вообще было устойчивым мотивом в оценках женской лирической поэзии, а в случае Буниной — почти постоянным (подробнее о репутации Буниной как русской Сафо см. в соответствующем разделе работы). Таким образом, обращение к «лесбосской стихотворице» проецируется на репутацию Буниной, но и сама поэтесса обращалась к Сафо. Фрагмент Сафо многократно переводился на русский язык (как правило, через французскую интерпретацию Буало; подробнее см. об этом см.: [Песков]), а мотивы, восходящие к древнегреческому тексту, уже были использованы, пусть и опосредованно, самой поэтессой. Разбирая арзамасскую речь С. С. Уварова, посвященную Буниной, О. А. Проскурин отмечал, что одно из стихотворений первой «Неопытной музы» («С приморского берега») использует формулы второго фрагмента Сафо, что было считано современниками:

…в исполненных драматизма стихах <«С приморского берега»> он <Уваров> обнаружил моменты, позволившие ему встроить бунинский текст в не запланированную поэтессой перспективу. Формулы, выражающие физическое страдание, в силу скованности поэзии Буниной стилевой конвенциональностью неожиданно зазвучали точно так, как если бы поэтесса решила изобразить… мучения любви. Использованные ею устойчивые словесные формулы-клише восходят к так называемому второму фрагменту Сафо — тексту, считавшемуся одним из оснований европейской любовной лирики[406].

Еще одно обращение Буниной к Сафо, видимо самое раннее, относится к 1808 году. Иллюстрируя сафическую строфу в «Правилах поэзии» Баттё, поэтесса поместила фрагмент собственного перевода стихотворения Сафо:

Свет померк в моих утомленных взорах;

В страстном сердце хлад ощущаю смертный;

Фурий адских слышу вокруг я хохот:

В пламе сгораю[407].

Эмоциональность фрагмента при переводе была усилена: у Буниной вместо нейтрального и физиологичного звона в ушах появляется хохот фурий, вместо трепета в груди — смертный хлад.

Фрагмент Сафо, точнее его первая строка, служит отправной точкой для развертывания сюжета бунинских «Стансов». У греческой поэтессы тот, кто находится рядом с ее возлюбленной, подобен богам, у Буниной каждая новая строфа начинается со слов «блажен, кто»: «Блажен, кто воздухом одним с тобою дышит!»; «Блажен, кто кроткий взор твоих очей встречает!»; «Блажен, кто слов твоих гармонии внимает!»[408] Это сообщает стихотворению неожиданный эффект. Исследователи отмечали, что античных авторов текст Сафо привлекал физиологическим описанием страсти, ревности, поскольку Сафо сосредоточивалась на фиксации телесных ощущений. Ощущение физиологичности от текстов Буниной тоже присутствует, но оно по‐другому устроено. Чувство блаженства возникает потому, что находящийся рядом может дышать одним воздухом с объектом страсти (первая строка первой строфы), смотреть в глаза (вторая строка второй строфы), слышать речь (третья строка третьей строфы). Таким образом, в бунинском сюжете задействованы три органа чувств: обоняние, зрение, слух. Последняя строфа заканчивается перевернутой картиной страданий героини Сафо. Сравним последние три строки «Стансов» с переводом Буниной из Сафо в «Правилах поэзии» Баттё: «И беглый огнь ланит, и яркий свет в очах» vs. «Свет померк в моих утомленных взорах» (яркий свет вместо померкшего света); «И сердца трепет вдруг, и духа цепененье» vs. «В страстном сердце хлад ощущаю смертный» (приятное любовное томление вместо цепенения); «Он в негах плавает, блаженством пресытясь» vs. «В пламе сгораю» (блаженство вместо страдания). Как видно из сопоставления, стихотворение неожиданным образом «продолжило» традицию Сафо, а Бунина, уделив внимание физиологической стороне любовного переживания, подтвердила свою репутацию «русской Сафы».