Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [38]
Стихи Державина были предметом активной поэтической рефлексии авторов самого разного достоинства, а сам он — адресатом стихотворных посвящений, создававшихся с разными целями: кто-то выражал таким образом восхищение, кто-то надеялся получить помощь и покровительство маститого литератора. В Российской национальной библиотеке (Санкт-Петербург) хранится собрание «Бумаг Державина», большой раздел которого составляют посвящения поэту. Уникальность этого материала отмечал еще Г. А. Гуковский:
В «Бумагах Державина» сохранилось в рукописях множество стихотворений, ему посвященных и адресованных <…>. Эти стихотворения, как написанные настоящими поэтами, так и составленные дилетантами или же просто неискусными виршеслагателями, интересны и сами по себе, и для характеристики значения Державина как деятеля и поэта, характеристики отношения к нему тех или иных групп его читателей и современников[294].
Бунинские посвящения в этом собрании отсутствуют, но они безусловно попадают в широкий контекст обращений к поэту.
Творчество Державина было привлекательно для молодых авторов по многим причинам. Поэт впервые представил в стихах не только образ частного человека (например, «На смерть князя Мещерского»), но и создал такой образ автора, за которым угадывался сам Державин:
Когда Ломоносов в своих одах говорил «я», то это «я» обозначало вовсе не реального М. В. Ломоносова, а «пиита» вообще, некий обобщенный голос нации. А у Державина «я» — это совершенно конкретный живой человек, сам Державин, с его личными горестями и радостями, с его частной жизнью, размышлениями и делами[295].
Новаторская поэтика Державина, безусловно, также стала важным фактором рецепции его творчества. Так, например, о специфике новой визуальной образности у поэта писал Л. В. Пумпянский:
…окрашенный зрительный мир у Державина весь как будто видим нами чрез «оптику», так что стихотворение становится волшебным фонарем, а гротовское издание — паноптикумом. Быть может, из бессознательного психологического lanterne magique вытекает склонность к литературным формам с «явлениями» («Фонарь» — «Явись! / И бысть»; «Целение Саула») или рядом картин («Утро», «Жизнь Званская»)[296].
Хотя Державин не оставил по себе поэтической школы своего имени, не имел прямых поэтических наследников (но стремился найти их и «вручить лиру»), наиболее яркие приемы авторской поэтики были взяты на вооружение младшими поэтами и маркировались как «державинские», то есть ассоциировались с образом поэта. Особенно часто можно наблюдать «державинские» оттенки именно в живописных образах, в визуальной поэтике. В своих «Сумерках» Бунина характерным образом использовала «видение» как ключевой сюжетный прием.
Именно Державин создал предпосылку для ситуации, когда фигура учителя-современника, поэта-наставника стала возможной. До этого времени принято было лишь символическое сравнение автора с великими предшественниками: «русский Расин», «российский Омир», «наших стран Малерб» — Ломоносов и т. д. Такая ситуация стала возможна с появлением категории авторской оригинальности (опять же, во многом благодаря именно самому Державину) и с уходом от риторики классицизма. Бунина в «Сумерках» обращалась к Державину как к великому поэту-современнику, а не абстрактному пииту прошлых времен.
Впервые «Сумерки» были опубликованы в журнале «Драматический вестник» в 1808 году (Ч. I. С. 163–168) за подписью «-а-а» и с пометкой: «Прислано». Предпоследнюю строку («Хоть час один!.. но ах! сокрылося виденье») сопровождало авторское примечание, что на момент написания стихотворения поэтесса еще не была знакома с Державиным. Таким образом Бунина сообщала читателю о значимых событиях авторской биографии: она написала «Сумерки» под впечатлением от стихов Державина, как бы предвосхищая личное знакомство с ним, а последнее, как мог предположить читатель, случилось не без влияния стихов адресанта. Точное время личного знакомства Буниной с Державиным неизвестно, однако «Сумерки» он, скорее всего, знал до публикации. С. П. Жихарев, занося в дневник свежие впечатления от чтений, происходивших в доме писателя и сенатора И. С. Захарова 30 марта 1807 года, среди прочитанных сочинений отметил: «Стихотворение А. П. Буниной „Видение в сумерки“ <…> великолепный набор слов, предпринятый, кажется, в намерении польстить Державину»[297]. Так как в «Бумагах Державина» этого стихотворения нет, скорее всего, Бунина не посылала его поэту. Она пошла другим путем, опубликовав «Сумерки» в журнале и сделав, таким образом, обращение публичным литературным жестом. Рассчитывала она при этом, вероятно, не только на рядовую аудиторию журнала: Державин печатался в «Драматическом вестнике», который издавал А. А. Шаховской, — соответственно, можно было полагать, что «Сумерки» попадутся ему на глаза и будут прочитаны.
Стихотворные посвящения поэтам часто содержат отсылки к ключевым приемам их поэтики и к наиболее репрезентативным для авторской манеры текстам. Использование этого приема Буниной тем более оправдано, что ее «Сумерки» построены как загадка[298] — с последующей расшифровкой («Где я?.. / От изумления к восторгу преходя, / Спросила я у тех, которы тут стояли? / „На Званке“, — со всех стран ответы раздались»), соответственно, державинские аллюзии и приемы являлись в нем подсказками для читателя. Описывая свое «видение», поэтесса апеллировала к ключевым сочинениям Державина: строки «…воспел причину мира / Воспел, — и заблистал в творениях Творец» отсылают к оде «Бог» (1784); «Рассеялось неверие, как прах», «Открылись в будущем для скорбного надежды…» — к стихотворению «Успокоенное неверие» (1779), в котором Державин описывал ситуацию скорбного отчаяния, размышления о бренности и конечности жизни, рассеявшиеся после того, как лирическому герою явился Бог: «О вы, что мысли остротой, / Разврата славитесь мечтой! / Последуя сему примеру, / Придите, обымите Веру: / Она одна спокоит вас / Утешит в самый смертный час»
