Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - [11]

).

Таким образом, Карамзин в «Вестнике Европы» задавал довольно четкие рамки программы эстетического воспитания женщин. «Французское» образование уже развило в них «природную» чувствительность, познакомиться с русским языком они должны были через новую словесность, именно женщины были ее главным адресатом. Апеллируя к женскому вкусу и женскому вниманию, Карамзин привлекал к чтению новую (и обширную) аудиторию.

В статье «Отчего в России мало авторских талантов» Карамзин увязал женскую «неразвитость» и неумение говорить по-русски с медленным развитием литературы: «Милые женщины, которых надлежало бы только подслушивать, чтобы украсить роман или комедию любезными, счастливыми выражениями, пленяют нас нерусскими фразами. Что ж остается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения…»[64] Сформулировав новую миссию просвещенной русской женщины, Карамзин предложил средства к ее реализации — новую словесность. Женщине в его концепции отводилась важная, но четко ограниченная роль — проводника просвещения, читательницы, то есть потребителя литературы. При этом женщина у Карамзина не пассивна: она прививает детям любовь к чтению, но и преображает свои облик и душу. Она творит в жизни, а не на бумаге. Эти взгляды нашли подтверждение и в художественном творчестве Карамзина. Так, в повести «Юлия» (1796) показано, как, впитав лучшие просветительские идеи, главная героиня, чувствительная и прекрасная, употребляет все свои силы и таланты на воспитание сына.

В центре повести — светская красавица Юлия, которая после некоторых колебаний вышла замуж за кроткого Ариса, безмерно любившего ее. Супруги уезжают в деревню, наслаждаются природой, читают Руссо, но Юлия начинает скучать, и они возвращаются в город. В семейном доме появляется князь N, которым Юлия была увлечена до замужества. Арис, однажды застав их вместе, решает оставить уклонившуюся от добродетели жену. Юлия раскаивается и изгоняет князя, а вскоре понимает, что беременна, и желает стать добродетельной матерью. Главной книгой, которой она руководствуется при воспитании сына, становится роман-трактат Руссо о воспитании: «Юлия хотела приготовить себя к священному званию матери. „Эмиль“ — книга единственная в своем роде — не выходила из рук ее»[65]. Чтение Руссо и материнство благотворно влияют и на саму Юлию:

«Я мать», — думает она и смелыми шагами идет по лугу. Удовольствия, которых Юлия искала некогда в свете, казались ей теперь ничтожным, обманчивым призраком в сравнении с существенным, питательным наслаждением матери[66].

Важно отметить, что главным транслятором идей Руссо в этой повести представлен благородный супруг Юлии: «Арис вздохнул, взял том „Новой Элоизы“, развернул и прочитал несколько страниц… о блаженстве взаимной любви»[67]. В карамзинской повести мужчина выступает в роли воспитателя женщины, а женщина — в роли идеальной матери и воспитательницы ребенка, это ее главная «творческая» задача. Таким образом, Карамзин проиллюстрировал свои теоретические установки в этой повести и представил сценарий, показывавший созидательные возможности женщины при условии наличия мудрого наставника.

В пригодности женщин к литературному труду Карамзин все же сомневался. Как мы писали выше, он публиковал женские сочинения в своих изданиях, но число публикаций явно снижалось со временем. Напомним, что в первом номере «Аонид» пять имен писательниц: Е. Урусова, Е. Хераскова, А. Магницкая, А. и Е. Свиньины, в третьем номере — лишь одно; в карамзинском «Вестнике Европы» — одна анонимная публикация А. Буниной; остальные публикации, подписанные женскими именами, были переводами с французского и английского, о чем мы скажем ниже. Женщина могла проявлять свой вкус и душевные достоинства — в детской литературе (что рассматривалось как естественное продолжение материнских обязанностей) и в эпистолярном жанре, но настоящий литературный труд Карамзин считал пагубным для слабого пола. В № 20–21 «Вестника Европы» за 1802 год он опубликовал переведенную им «сказку» С. Ф. Жанлис «Женщина-автор», героиня которой, чувствительная и великодушная, но лишенная «твердой основательности» Эмилия, не одолела искушения славой и, только пройдя через разнообразные испытания, смогла вернуть душевный покой. Особенно примечательно, что написана эта «сказка» была женщиной, что могло прочитываться как исповедь.

Карамзин перевел и опубликовал (в «Вестнике Европы» и затем отдельной книгой) несколько десятков сочинений С. Ф. Жанлис — повестей, сказок, мемуаров, писем и т. д.[68] Очевидно, многочисленность публикаций способствовала популяризации Жанлис: она представала и как автор текстов (для детей, для юношества и для женщин, разумеется), и как «ролевая модель» для тех чувствительных россиянок, которые захотели бы ступить на опасный путь литератора. Посредником же между русским читателем и Жанлис являлся переводчик Карамзин (который, как известно, нередко «адаптировал» оригинальный текст под свои нужды), «русская Жанлис» являлась, по сути, его созданием.

Как пишет О. Б. Кафанова, «для Карамзина переводы сказок Жанлис были лабораторией формирования жанрово-стилистических принципов сентиментальной повести»