Розовый слон - [2]

«В Бирзгале я обставлю комнату как в том немецком журнале — на полу шкура леопарда, голова буйвола на стене, высушенный крокодил будет висеть под потолком..»

Сунеп открыл глаза и понял: они въезжали в город — автобус так затрясло на разбитой мостовой, что никакие рессоры не могли амортизировать эти безбожные ухабы.

— Вот вам разница между деревней и городом, — сказала кассирша. — Может быть, это и хорошо: все просыпаются.

Тут Сунеп заметил, что в аквариуме, как прозвали этот стеклянный автобус, и в самом деле находилась золотая рыбка, нет — белокурая щука. Прическа как у Мерилин Монро, опять вошедшей в моду, — кок и волна волос прикрывала половину левого глаза. Подбородок, возможно, слишком угловат и решителен для женщины. Она сидела по ту сторону прохода и глядела то ли на Сунепа, то ли на его пиджак цвета лютиков. Лицо женщины оберегала кирпичного цвета пудра, а брови и ресницы были такими же желтыми, как и волосы, а вовсе не черными от рождения, как у большинства блондинок в последние годы.

Когда автобус остановился, незнакомка выпрямилась во весь рост перед Сунепом. Кремового цвета костюм демонстрировал фигуру помощнее, чем у самого Сунепа, ибо его фигуру создавали в основном накладки портного. К Сунепу было обращено то, что прикрывала васильковая блузка. Валькирия, настоящая валькирия, только без лошади. Потом он заметил руку женщины и кольца на нескольких пальцах. Гм, и как она целится? Груди-то у нее значительно ниже глаз, и все же она угодила ими, должно быть, в сердце не одного мужчины. Сунеп почуял, что в правой стороне груди у него недостает нескольких ребер, которые выломали туберкулезные врачи лет пятнадцать назад. Такие валькирии не для него.

Сунеп со своим имуществом укрылся от солнца под навесом на автобусной остановке и оценивал окрестности, которые он сам выбрал. Рижская улица, наверное, главная. Она покрыта асфальтом, про который можно было сказать: заплата на заплате заплатой погоняет. В этом городе на землю не скупились — торцы домов, редко где соприкасались, повсюду росли могучие деревья, особенно ели. Здесь новогодние елочки сажают, а не пускают на растопку, размышлял Сунеп. Налево, должно быть, центр города, потому что там дома стояли плотнее. Сунеп с чемоданом направился туда. На серость архитектуры нельзя было пожаловаться. Дома, низкие, как буханки хлеба, обшитые тесом, тут дружно перемежались с оштукатуренными цементным раствором. На подоконниках сняли соблазнительно румяные фуксии, и мечтали о Мексике облепленные тлей кактусы. На широком перекрестке улиц, который, наверное, был географическим центром города, гордо возвышалось своеобразное здание, помесь церкви, универмага и семейного особняка. Вместо герба его украшала надпись «1935». Будто завернутую в жесть свечку, держало это здание на перекрестке остроконечную башенку, в которой едва ли поместился бы стул. Второй этаж с угла нависал над первым. Так образовался уютный навес, под которым открылась просторная витрина киоска. Здесь на ящике с пустыми бутылками сидел небольшой, но плечистый лысый человек и потягивал из бутылки пиво. Его возраст нельзя было сразу определить. Карие глаза казались молодыми и зоркими. Волос не было, а когда их нет, то и не известно, какие они — седые или черные.

— Извините за беспокойство, — обратился к нему Бертул.

— Наукшенский пиво. Ха-ха-ха! — У плешивого была привычка посмеяться в конце каждой фразы.

— Где тут дом культуры?

— Ступай по этот улица, потом направо, за угол. — Старик встал и застегнул две верхние пуговицы клетчатой навыпуск рубашки. От голого живота видным остался только маленький уголок. У старика был чуть ли не гипнотизирующий взгляд. Эдаким взглядом можно зарабатывать на жизнью Нигде Латвия нет такой большой дом культуры.

— В Руене, говорят, тоже очень большой, — заметил Сунеп.

— Нет, нет, я там родился. Сегодня в буфет привозили лимон.

Вдруг где-то на полях за городом раздался трескучий шум, который быстро нарастал до грохота реактивного двигателя.

— Кипен, телевизорный Кипен, — прислушиваясь, сказал старик.

Мимо промчался красный мотоцикл с высокими рогами. За них держался одетый в красную нейлоновую куртку молодой человек. На перекрестке он резко повернул машину, упершись ботинком в мостовую, и остановился под вывеской «Радио — теле». Сунепу показалось, что на месте поворота в асфальте осталась яма.

— Вы не хочет лещ, мне привозил из Буртниек озер?

— Спасибо, у меня нет плиты.

— Если вы здесь будет жить, я знает комната. Со столок… Один старый дева, у него есть корова…

— Спасибо, мне еще надо оформиться, — Сунеп отказался от пансиона.

У красного мотоцикла он остановился. На обоих брызговиках готическим шрифтом было написано «Мунтис Кипен род. 1950 не женат ул. Лауку 3 группа крови II». Там же была приклеена оголенная в дозволенных пределах блондинка, думается, англосаксонского происхождения.

Дом культуры находился в указанном месте. Серый оштукатуренный двухэтажный фасад с полуколоннами по обеим сторонам дверей, но за фасадом поднималась куда более высокая безоконная коробка. Неужто сцена с чердачным помещением для хранения и подъема декораций? Сунеп обошел вокруг здания. За ним начинался парк, в котором на зеленой лужайке росли величественные липы. Ряды — скамеек, лесенки, эстрада для певцов и для танцующих настил. За обломанной сиренью был спрятан навес для буфета. Парк огораживал забор и еще берег реки, обросший ветлами. Эти ветлы, разумеется, были достоинством танцплощадки: во время танцев свалиться в реку, даже будучи навеселе, мог только тот, кто сам этого очень пожелает. Да, здесь можно бы развернуться! Но вокруг буфета росла невытоптанная трава… Какое упущение!