Розовый Меркурий - [9]

Однако я был честен.

И еще — она понравилась мне. На мой взгляд, она была красавица. Тип королевы Капиолани, изображенной на гавайской марке 1882 г. Брюнетка с густыми, зачесанными наверх волосами, пухлые губки и красивый округлый подбородок. Я всегда любил рас­сматривать эту гавайскую марку. Тонкая работа для того времени. Что же, возможно, из-за этого сходства я и сказал ей — звали ее Йоганка, ей было двадцать семь лет и, право, было странно, что она уже давно не вышла замуж, — каким кладом в виде дядиного на­следства она обладает. Будь у меня такой клад, добавил я еще, я не расстался бы с ним. По-видимому, я сказал это каким-то особым голосом, потому что она посмотрела на меня так, словно эти слова относились лично к ней, и покраснела. «Нет, я бы его также не про­дала, этот кварт-блок», — откликнулась она. Она проговорила твердо «этот кварт-блок», хотя наверняка услышала эти слова минуту тому назад первый раз в жизни. Но она сказа­ла именно так, и этим подкупила меня.

Потом она приходила ко мне еще два раза за советом о других вещах из наследства, пока не пригласила меня однажды на вечерний кофе к тете, у которой она жила. Мы пили кофе с молоком и кексом. Потом я стал навещать Йоганку каждое воскресенье в после­обеденное время, и мы всегда пили кофе с молоком и ели кекс. У тети были ревматиче­ские ноги, и она не покидала кухню. Вот так мы и сидели всегда одни. После кофе Йоган-ка открывала бельевой шкаф, приносила дядин альбом и слушала мои рассказы о марках, как маленький ребенок слушает сказки. В конце мы всегда открывали страницу с кварт-блоком розовых Меркуриев и любовались им. Он сиял новизной, как будто его никогда не касалась человеческая рука и он был помещен на эту страницу каким-то духом. Недалеко от этой четверки были и другие ее сестры, редкие головы Меркуриев синего и желтого цветов, но кварт-блок сиял меж ними, как сияет роза, как сияет солнце.

Кто знает, может быть, в этом был виноват солнечный закат, но как-то так получи­лось, что когда, наверное уже в десятый раз, мы склонились над марками, голова Йоганки очутилась на моем плече, а я слегка склонил голову к ее черным кудрям, и мы впервые поцеловались.

Пожилой господин помолчал, а я в тишине вспоминал, не помню какую по счету, песню Данте, где рассказывается о возлюбленных, губы которых, как сводня, соединила страница книги, над которой склонились их головы. И тогда настиг их супруг… Я сказал об этом Кралу.

—   Нет, тетя никогда не выходила из кухни. Так я стал женихом. И тогда я уже не мог наслаждаться каждое воскресенье дядиным кварт-блоком, я уже должен был ходить с Йоганкой в Замковый сад, в Фесловку и в Заповедник, повсюду, откуда путь вечером домой длился долго и был уединенным. А потом начались серьезные забо­ты по поводу квартиры и обстановки. У Йоганки было на книжке две тысячи, у меня так­же накопилось несколько сотен, все могло пойти своим чередом. Если бы она не вбила себе в голову, что одна из двух комнат, которые мы хотели снять, должна предназначаться для исключительных гостей, в ней должна находиться резная мебель, с креслами и дива­ном, обитыми красным плюшем, как полагается для салона. Это не выходило у нее из го­ловы, она постоянно бредила этим, и я был рад, когда она сообщила мне однажды, что ку­пила уже мебель, значит, мы могли начать разговаривать о чем-то другом. Кажется, о кух­не и фарфоре.

У нас уже состоялась помолвка, когда в какое-то из воскресений начался дождь и, к моей радости, мы остались дома за кофе. Ведь я уже соскучился по кварт-блоку и поспе­шил взять альбом в бельевом шкафу. Открываю его — но кварт-блока там не оказалось. На его месте осталась только полоска из двух розовых марок, и было видно, как их снизу, близко и случайно отстригли от их соседок.

—  Знаешь, Игнац, — сообщила она мне, — мебель для салона стоила восемнадцать сотен. И когда я от тебя узнала, как дороги эти марки, я отстригла две, только две, и отне­сла их господину Шкоде в Старом пассаже. Он торговался, но я все же из него выкачала эти восемнадцать сотенок. А остальные две марки, дружок, я сохранила для тебя, как сва­дебный подарок. Они твои.

Я печально посмотрел на оставшуюся пару. Трудно было спорить, Йоганка продала вторую пару за очень приличную цену. А эта, оставшаяся, хотя у нее и был немного узкий нижний край была все же неплохим свадебным подарком. И все же я не радовался ему. Бесконечная жалость охватила меня. Какая гармония уничтожена, — подумал я, — какой чудесный квадрат превращен в нескладный прямоугольник. В мире словно исчезла одна из его неповторимых красот, ведь этот кварт-блок был единственным и последним на це­лом свете. Меня ужаснула мысль, что нежные женские руки были в состоянии так запро­сто чикнуть ножницами и бездумно изменить картину мира, отняв у него навсегда нечто большое. Я испугался. Ведь это были как раз спокойные руки Йоганки.

Да, сударь, у меня появилось такое ощущение, будто она глубоко врезалась ножни­цами в мое сердце и располосовала его на две половины. Но это личное чувство пришло лишь после первого ужаса, когда мне показалось, что рушится часть света. И сразу мельк­нула у меня новая мысль: как же тогда она станет обращаться со мной, если она была столь бесцеремонна с нежным квадратиком? И есть ли у нее чувство к чему-либо, тре­бующему уважения и деликатности, если она могла уничтожить ради вульгарной красной плюшевой мебели такую лучезарную безмолвную драгоценность? Я подумал даже, что в глубине души она ненавидит марки, если способна идти на них с ножницами, и что весь ее интерес и терпеливое внимание к моим рассказам о них были притворством, просто ей надо было любым путем завлечь меня. Еще хорошо, что она вовремя открылась мне в ис­тинном свете, иначе хлебнули бы мы горя, я и они…