Розовый костюм - [49]

В былые времена у них дома, в Кове, любили устраивать пир, если, конечно, не случалось чьих-то поминок. По такому поводу из сарая вытаскивали на улицу огромный старый стол – тот, на который обычно в случае похорон ставили гроб, – и весь буквально уставляли всевозможной едой. Там мог оказаться и жареный овечий огузок, принесенный с какой-нибудь фермы по ту сторону острова, и миски с жареным турнепсом и морковью, с картофельным пюре и с разнообразной дичью. Там, разумеется, были и «тоффи», липкие конфеты из сахара и масла, и сладкий летний пудинг с перетертой с сахаром черникой и земляникой – ягоды обычно собирали в лесу, на обратном пути из приходской церкви. Если заодно попадались и какие-то грибы, то их тоже собирали, а потом обжаривали в свином жире до хруста. И, конечно, на стол подавали еще теплый ржаной хлеб со свежим сливочным маслом, разнообразными сырами и копченым лососем. К общему пиру всегда прибавлялось и то, что отцу Кейт – ведь это все-таки был Ков! – удавалось поймать с утра в заливе, куда он выходил на своей лодочке «Бебхинн». Обычно его улов состоял из сайды, но иногда попадались и лещ или скат – всю пойманную рыбу тут же потрошили, чистили и пускали в дело. Даже угрей никогда не выбрасывали, а тут же коптили, остужали и подавали к столу. И еще там всегда была музыка. И танцы.

Ну, а если случались похороны, то гроб с покойником стоял на том же столе, а миски с едой для поминок расставляли на принесенных одеялах, которые расстилали неподалеку на густой зеленой траве.

Патрик остановился на красный свет. Мотор «Роуз» работал на холостых оборотах.

– Тебе не обязательно отвечать сразу, – сказал он.

– Но та девушка в пабе…

– Это была просто девушка, я же тебе говорил.

– А стихотворение, которое ты мне под дверь подсунул, ну, Йитса…

– Да. Я именно так и чувствую.

Кейт не раз видела, как смотрят на Патрика женщины, заходя к нему в магазин, но прежде чем она успела еще что-то сказать, Патрик заговорил первым:

– Знаешь, Кейт, честно говоря, я мог бы вот так ехать с тобой всю ночь. Я мало о ком могу такое сказать.

Это было почти признание в любви. Во всяком случае, от Патрика Кейт вряд ли могла ожидать чего-то большего. Да и от кого угодно тоже. За работой она целыми днями воображала себе жизнь разных других людей – делая стежок за стежком. Но, увы, романтические шелка цвета слоновой кости существовали не для таких женщин, как Кейт.

– Не знаю, смогу ли я стать хорошей женой, – сказала она.

– А я не знаю никого, кто был бы так уж хорош в этом качестве.

Супруга П., подумала Кейт и сняла с юбки последнюю розовую пушинку, а потом выпустила ее в окно, в холодную ночь.

Мэгги Куинн и Большой Майк, возможно, видели, как Патрик парковал машину перед домом и поднимал на ней крышу. Они, возможно, видели даже, как Патрик и Кейт вошли в дом и поднялись по лестнице – но за дверь так и не выглянули. Они почти наверняка слышали, как Патрик – скорее всего, на нервной почве – уронил на лестничной площадке ключи Кейт, а потом с непривычки долго ими звякал, отпирая дверь квартиры. Впрочем, все это не имело никакого значения. В тот миг Патрику и Кейт казалось, что весь мир, кроме них самих, погружен в сон.

– Не включай свет, – сказала Кейт, и Патрик не стал.

А она взяла его за руку и повела за собой в спальню – мимо рабочего стола, на котором лежал аккуратно свернутый раскрой костюма от Шанель, уже успевший покрыться пылью, мимо маленькой кухни, битком забитой коробками с одеждой, когда-то подаренными ею Мэгги, этими многочисленными «гробиками», поставленными один на другой и расположенными в алфавитном порядке, среди которых таилась тень Первой леди. Узкая односпальная кровать Кейт была придвинута к подоконнику. На полу валялся купальный халат, в темноте похожий на лужу. Шторы на окнах были не задернуты, и на вошедших равнодушно смотрела луна. А вместо звезд в окна заглядывали любопытные уличные фонари. Точно раскаленные добела вуайеристы, они продолжали настырно светить и сквозь задернутые кружевные занавески, на изготовление которых у Кейт ушло почти целое лето.

Сперва она сняла пальто.

Потом шляпку.

Сбросила одну туфлю.

Затем вторую.

Вот я и нарушила еще одно правило, думала Кейт, расстегивая пуговки на платье и позволяя ему соскользнуть на пол. Патрик слегка погладил ее по щеке – словно случайно задел ладонью. Глаза его сияли той голубизной, которой всегда очень опасаются моряки, – такой небесный цвет внушает покой и заставляет забыть, что в его глубине может таиться опасность. Такая голубизна делает людей беспечными. Губы Патрика прижались к ее губам – и она снова почувствовала, как душу охватывает пожар. Она даже удивилась.

И аккуратно спустила один чулок, затем второй.

Каждый его поцелуй был словно вопрос: чего они, собственно, медлят? Наконец Патрик прямо спросил:

– Кейт, а ты уверена, что хочешь этого?

Нет, конечно. Она совсем не была в этом уверена. И Патрик это прекрасно понимал. Он поднял с пола купальный халат Кейт и так ловко завернул ее в него, словно всю жизнь только этим и занимался.

– Сядь, – ласково сказал он, хотя голос его слегка дрогнул, и натянул ей на ноги толстые хлопчатобумажные носки, лежавшие на комоде.