Рождество в Томпсон-холле - [9]

— Нет, это будет отвратительно, — проговорила она категорично. — Послушай, Чарльз, после стольких хлопот не дай мне обмануться в моих надеждах!

— Это будет такое мучение!

— Подумай, через что я прошла ради тебя! Что только я для тебя ни сделала! Через двенадцать часов мы будем уже на месте, среди родных. Будь же стоиком, Чарльз! Отказаться ехать было бы просто недостойно мужчины.

Он снова откинулся на подушки и попытался натянуть на себя одеяло.

— Нет, Чарльз, нет, — продолжала решительно супруга, — я этого не допущу. Пей шоколад и вставай. Нельзя терять ни минуты.

Она положила мужу руку на плечо, и тот ясно понял, что дольше нежиться в постели ему не суждено.

Сердитый, ворчливый, беспрерывно кашляющий и повторяющий, что в таких обстоятельствах просто невозможно жить, он наконец поднялся и оделся. Когда Мэри убедилась, что супруг ее слушается, то стала с ним нежна, как и прежде, и, конечно, приняла на себя бо`льшую часть вызванных сложившимися обстоятельствами хлопот. Задолго до назначенного часа она была уже готова и позвала швейцара, чтобы отнести вниз багаж. Когда тот вошел, женщина с удовольствием отметила, что это не тот слуга, который попался ей во время полуночных странствий. Он взвалил на плечо сундук и сообщил, что кофе и хлеб с маслом ожидают постояльцев в маленькой столовой внизу.

— А ты зачем-то варила эту бурду, — проворчал неблагодарный муж, тем не менее осушивший предложенную ему чашку горячего шоколада.

Супружеская чета последовала за своим багажом вниз, но по дороге миссис Браун на каждом шагу оглядывалась. Она боялась встретить ночного швейцара, боялась, что важный гостиничный служащий подойдет к ней и задаст какой-нибудь ужасный вопрос, но из всех ее страхов сильнейшим был страх появления того человека, которого она видела ночью.

Проходя мимо двери большой столовой, мистер Браун заглянул туда.

— Боже мой, да вон она, до сих пор там стоит! — воскликнул он.

— Кто? — спросила миссис Браун, вздрогнув всем телом.

— Банка с горчицей!

— Они поставили ее уже после! — решительно и даже с некоторым отчаянием воскликнула она. — Да теперь уже все равно. Дилижанс подан. Едем.

И она буквально потащила мужа за рукав. Но в эту минуту за их спинами отворилась дверь, и миссис Браун услышала, как ее окликают по имени. Это был ночной швейцар с носовым платком в руке. Но о дальнейших событиях того утра будет рассказано в следующей главе.

IV Побег миссис Браун

В первую же минуту своего появления в вестибюле на нижнем этаже миссис Браун поняла: что-то случилось, если позволительно употребить такое выражение. И это что-то, по ее твердому убеждению, имело непосредственное отношение к ней. Ей казалось, что прислуга наблюдала за ней, пока она пила, вернее пыталась пить, свой кофе. Пока ее муж расплачивался по счету, в глазах служащего, принимавшего деньги, мелькнуло какое-то неприятное выражение. Страдания ее были невыразимо велики, и никто ей не сочувствовал. Муж ее вел себя как ни в чем не бывало, только жаловался на холод. Пока она всячески старалась поскорее отвести его в карету, он преспокойно стоял на месте и невозмутимо укутывал горло шарфом. «Все это ты прекрасно можешь сделать и в дилижансе», — сказала она ему сердито, и тут вдруг появился тот самый ночной ее швейцар с солидным носовым платком в руке.

Даже раньше, чем миссис Браун услышала свое имя, она уже обо всем догадалась. Она поняла весь ужас своего положения по враждебному выражению лица швейцара и по предмету в его руках. Если бы во время ее ночного бдения при ней были деньги и она расположила бы к себе этого алчного человека, все могло бы обернуться совсем иначе. Но она вспомнила, что после всех его хлопот позволила ему уйти, не дав на чай, и поняла, что теперь он ее враг. Если бы не платок, подумалось ей, она могла бы, упорно все отрицая, выпутаться из неприятной ситуации. Никто не видел, как она входила или выходила из комнаты незнакомца. Никто не видел, как она запустила руку в банку с горчицей. Ее видели, правда, блуждающей по гостинице в то самое время, когда незнакомец подвергся столь странному истязанию, так что ее могли заподозрить и даже, быть может, обвинить в этом. Но она отрицала бы все возводимые на нее обвинения, и никто не сумел бы уличить ее, даже если бы ей не поверили. Но вот против нее появилась прямая улика, с которой она ничего не могла поделать. С первого взгляда она признала могущество этого губительного для нее кусочка полотна.

Среди всех ужасов прошедшей ночи она ни разу даже не вспомнила о платке, а между тем должна была сообразить, что он являлся неопровержимой уликой. Ее имя — «М. Браун» — было отчетливо вышито на его уголке. Какая она была растяпа, что не подумала об этом раньше! Вспомни она о метках, которые, будучи хозяйственной благонравной британской матроной, ставила на все свои туалетные принадлежно— сти, — она забрала бы свой платок во что бы то ни стало! О, если бы она только разбудила этого человека, или подкупила швейцара, или даже просто рассказала обо всем мужу! Но теперь она оказалась одна, без друзей, без поддержки, не имея возможности вымолвить хотя бы слово в свою защиту, когда ее обвинят в том, что она напала на незнакомого господина в его собственной спальне и бросила его на произвол судьбы! Чтобы все прояснить, нужно было раскрыть правду, но как рассказать обо всем так, чтобы удовлетворить обиженную сторону, когда времени до отхода поезда оставалось в обрез? Тут ей пришло в голову, что никто не имеет законного права задержать ее только потому, что ее носовой платок был обнаружен в комнате чужого господина.