Рождество под кипарисами - [61]

С их прибытием дом оживился, наполнился смехом и удивленными возгласами. Все расхваливали наряд Коринны – приталенное платье с пышной юбкой выше щиколоток и глубоким декольте, гипнотизировавшим мужчин. Даже вдова Мерсье, которая вывихнула щиколотку и сидела у окна в гостиной, сделала комплимент ее элегантности. В тот вечер Драган исполнял обязанности рождественского деда. Он попросил Тамо и Амина помочь ему разобрать багажник автомобиля, они вернулись в гостиную, нагруженные горой пакетов и свертков, и Матильда бросилась им навстречу. Аиша посмотрела на мать, опустившуюся на пол, и подумала: «Она тоже ребенок».

– Спасибо! Спасибо! – повторяла Матильда, сперва увидев венгерский токай, который Драган ухитрился где-то раздобыть, а теперь откупорил, стоя посреди гостиной.

– Оно напомнит вам эльзасские вина позднего сбора, вот увидите! – произнес он, налил в бокал золотистый напиток и церемонно вдохнул его аромат. – А теперь откройте вот эту коробку!

Матильда разорвала шпагат и обнаружила в коробке богатую коллекцию медикаментов, перевязочных материалов и книг по медицине. Она взяла одну из них и прижала к груди.

– Она на французском языке! – воскликнул Драган и поднял бокал за здоровье детей и радость быть вместе с друзьями.

Перед ужином Тамара согласилась спеть для гостей. В молодости она снискала некоторую известность как певица, выступала в Праге, Вене и в Германии, на берегу озера, название которого забыла. Она встала у большого окна. Прижала одну руку к животу, другую простерла вперед, вытянув пальцы по направлению к горизонту. Из ее тощей, чахлой груди полился мощный голос, и на шее, кажется, ярче засверкали драгоценные камни. Эта бесконечно печальная мелодия напоминала жалобную песнь сирены или странного, неизвестного существа, против воли попавшего на землю и отчаянными криками зовущего своих. Тамо, никогда не слышавшая ничего подобного, прибежала в гостиную. Она была одета в черно-белый костюм субретки с топорщившейся наколкой на голове, которую ее заставила нацепить Матильда. От нее пахло потом, и она испачкала красивый белый передник, вытирая об него пальцы, хотя Матильда не раз строго предупреждала, что это ей не тряпка. Служанка вперила в певицу ошалелый взгляд, и только она собралась захохотать или во весь голос отпустить какое-нибудь замечание, как Матильда кинулась к ней и вытолкала обратно в кухню. Аиша прижалась к отцу. В этой песне была удивительная красота и даже некая магия, но эмоции Амина были скрыты, словно приглушены острым ощущением неловкости. Эта сцена вызвала в нем чувство стыда, и он не знал почему.

После ужина мужчины вышли на крыльцо покурить. Ночь была светлая, и на фоне фиолетового неба выделялись непристойно торчавшие силуэты кипарисов. Амин немного захмелел и, стоя на крыльце перед домом в компании гостей, почувствовал себя счастливым. Он подумал: «Я мужчина, отец. У меня есть кое-какая собственность». Его разум стал плутать среди странных мимолетных фантазий. Сквозь оконное стекло он увидел зеркало в гостиной, а в нем – отражение своей жены и детей. Он посмотрел в сторону сада и внезапно испытал такое глубокое, такое горячее чувство дружбы к стоявшим с ним рядом мужчинам, что у него возникло нелепое желание прижать их к груди, показать им свою привязанность. Драган рассчитывал будущей весной собрать первый урожай апельсинов, он сообщил, что, кажется, нашел перекупщика и они в двух шагах от заключения контракта. Одурманенный алкоголем, Амин не мог собраться с мыслями, которые разлетались, как пушинки одуванчиков на ветру. Он не заметил, что Мурад тоже пьян и с трудом держится на ногах. Он вцепился в Омара и заговорил с ним по-арабски.

– Он слабак, – заявил Мурад, покосившись на Драгана и хихикнув, при этом между оставшимися зубами у него брызнула слюна. Мурад завидовал элегантности венгра и тому, что Амин уделяет ему столько внимания, он чувствовал себя смешным в поношенной рубашке и пиджаке, который выдала ему Матильда не столько из великодушия, сколько из опасения, что он опозорит ее перед иностранными гостями.

Омар терпеть не мог бывшего солдата. Он вытер слюну, попавшую ему на шею, и закатил глаза, когда Мурад завел свой нескончаемый монолог о войне. Все понурились. Ни еврей, ни мусульманин и никто из тех, кто пережил эти годы стыда и предательства, не хотели портить вечер упоминанием о войне. Мурад с мутным взором заговорил о войне в Индокитае.

– Подлые коммунисты! – взревел он, и Драган посмотрел в сторону дома, ища сочувственный взгляд хоть одной из женщин.

Омар внезапно отодвинулся от Мурада, тот потерял равновесие и шлепнулся на землю.

– Дьенбьенфу! Дьенбьенфу![24] – повторял Омар с перекошенным от ярости лицом, подскакивая, словно бес. Потом наклонился, ухватил Мурада за воротник и плюнул ему в лицо. – Продажная шкура! Несчастный вояка, на тебе французы ездят верхом! Ты предал ислам, ты предал свою страну.

Драган присел на корточки, чтобы осмотреть ссадину, которую Мурад получил при падении. Амин, протрезвев, подошел к брату, собираясь его отчитать, но прежде чем он успел заговорить, Омар уставился на него своим близоруким взглядом, который его парализовал.