Рождество и красный кардинал - [15]

Кое-где на причалах почтальона приветствовали люди, кое-где их встречали лаем собаки, и тогда Клод доставал из кармана собачьи печенюшки и угощал псов.

— А вас когда-нибудь кусали?

— Пока нет.

Где-то через час они развернулись и поплыли обратно. Освальд заметил, что Клод не доставил почту на противоположный берег, и спросил почему.

— Я больше не обслуживаю ту сторону, — объяснил Клод. — Раньше плавал и туда, там креолы живут. У них теперь свой почтальон.

— Это не там живет Джулиан Лапонд? — спросил Освальд.

— А откуда вы знаете про Джулиана Лапонда? — вопросом на вопрос ответил Клод.

— Рой рассказал, что это он сделал все чучела, выставленные в лавке.

— Ха! — буркнул Клод, разжигая трубку. — Удивительно, что он вообще про него упомянул. — Но что в этом удивительного, не объяснил.

— Он прекрасный чучельник, но мне показалось, Рой невысокого мнения о нем как о человеке.

— Невысокого, — подтвердил Клод и смолк.

Только через два с половиной часа они подплыли к лодочному сараю. Освальд устал, из моторки он выбрался с трудом, ноги подрагивали. Отчаянно тянуло в сон — верное свидетельство переизбытка свежего воздуха. Он спросил Клода, чем тот занимается после работы.

У Клода загорелись глаза.

— О… После работы я рыбачу!

Ужин в восемь

Как бы ни хотелось Освальду отвертеться от ужина у Френсис Клевердон, все же пришлось смириться с приглашением, поскольку от ближайшей соседки не очень-то просто спрятаться. Да и нельзя обижать человека, благодаря которому он оказался в Затерянном Ручье.

Френсис жила в чистеньком синем бунгало. Внутри все тоже было очень изящно, взять хотя бы розовую кухню: плита, холодильник, раковина — все розовое, даже кафель на полу и тот розовый с белым. Френсис продемонстрировала гостю свою роскошную коллекцию соусников, на что Милдред, волосы которой, к смятению Френсис, сияли лиловым, не преминула заметить:

— Никогда не понимала, как может человек в здравом уме собирать соусники.

Хотя Освальд отправился в гости без особого желания, отменное угощение он оценил, особенно по вкусу ему пришлись макароны с сыром, а после ужина они сыграли в ремик,[15] что тоже доставило ему удовольствие.

А вот Френсис осталась недовольна — прежде всего, поведением сестры: Милдред по части романтики палец о палец не ударила, только весь вечер кисла и жаловалась на жизнь и на гадкую птицу, обитающую у Роя в лавке. Правда, в потоке нытья мелькнули две-три печальные шутки, которым Освальд посмеялся. Френсис тоже улыбнулась, хотя в глубине души готова была придушить сестру. Ну разве так ведут себя с мужчинами? Такой прекрасный ужин намечался, и все насмарку.

На следующее утро Милдред зашла к Рою в лавку и, как повелось, выбранила Джека, беззаботно порхавшего у нее перед носом:

— Ты слышал про дроздов, запеченных в пироге? Целых двадцать четыре птички угодили в тесто, черненькие такие. Ты у нас, правда, красненький, господин хороший, но я, честное слово, тоже испеку пирог. С одной-единственной птицей, если только ты от меня не отвяжешься.

Рой засмеялся:

— Ты уж лучше гляди в оба, старина, а то тобою однажды пообедают.

Милдред, несмотря на ее всегдашнее брюзжание, очень нравилась Рою, особое восхищение вызывала у него ее шевелюра, вечно меняющая цвет. А шутки Милдред, которые теперь оценил и Освальд, приводили Роя в восторг.

Через пару недель в образе жизни Освальда наметилась некая размеренность. Каждое утро после завтрака он направлялся в лавку, какое-то время проводил там, потом шел на причал, закуривал и поджидал Клода Андервуда с почтой. В доме у Бетти он курить не осмеливался. Пока Освальд сидел на причале, нередко час или даже два, перед ним разворачивалась жизнь, доселе ему совершенно неведомая. Самые разные крупные птицы, от гагар до цапель, от уток до гусей, сновали вверх-вниз по реке. Лебеди — те держались парами, прочие же пернатые взлетали и садились на воду целыми стаями.

Однажды, дожидаясь Клода, Освальд приметил одинокого черного селезня, и это дало ему пищу для размышлений. Почему этот бобыль не плавает вместе со стаей, где его подруга? Неужели он не знает, что одному жить не полагается? И что заставило чернокрылого отколоться от всех прочих? Чем дольше Освальд смотрел на птицу, тем грустнее ему делалось. Он понимал, что, по сути, сам такой же, как этот селезень, — всю свою жизнь прожил особняком, в стороне от остального мира, от многочисленных стай, где каждый знает свое место и понимает, что вместе сподручнее.

В эти дни Освальду и вообще-то было невесело. Близилось Рождество, и Бетти уже регулярно крутила рождественские гимны. Наверное, кому-то они приходились по душе, но на него все эти «На Рождество вернусь домой» и «Нет милей родного дома, когда праздники приходят» только нагоняли тоску. Каждое Рождество приносило ему одни страдания. Дешевые игрушки, которые он ребенком получал в толпе прочих тихонь, до утра не доживали — их непременно кто-нибудь ломал или крал. Когда Освальд уже взрослым человеком встречал праздники с родственниками Хелен, его не покидало ощущение, что он чужак. Каждый год повторялось то же самое: ее братья и сестры сидят одной семьей, смотрят любительское кино и вспоминают, как чудесно отмечали Рождество в детстве. Ему неизменно казалось, что чужая радость, как прожектор в ночи, только сгущает мрак в его пустой душе. Выход Освальд видел только один — напиться. Перед ужасом одиночества в набитом людьми помещении похмелье было чепухой. А в этом году он проведет Рождество — возможно, последнее свое Рождество — на реке, в компании уток и гусей. Совсем неплохо.