Рождественское чудо — 2021 - [28]

— Не провожусь, — замотал головой Акакий, хотя на душе стало при этом как-то муторно. Никто не знал толком, что будет, если все дела до Рождества не завершить и начальству не сдать. Рассказывали всевозможные жуткие истории, поговаривали, что у обер-черта Вражко[2] на этот счет припасено нечто совсем уж особенное. То ли василиск у него в подвале, а то ли ещё что похуже. В самых мрачных историях те, кому не посчастливилось рассердить начальство, пропадали бесследно.

— Эхехе, — вздохнул с фальшивым участием Анцибол. — Знаю я, в чем тут дело. Жениться ты еще не женился, а под каблук тебя уже загнали.

— Ох ты ж холера! — выругался побледневший Акакий.

Про невесту свою, Агриппину, он и думать забыл. Сговорены они были матерями, виделись редко и в целом были друг к другу равнодушны. Агриппину, насколько знал Акакий, весьма и весьма радовала возможность перебраться из Пскова в Санкт-Петербург, но и только. Муж ее не интересовал ничуть, верно было и обратное. То и дело, раздосадованный этой всей ситуацией, Акакий собирался помолвку разорвать, пусть даже это и грозило ссорой с родительницей, а также с грозной родней Агриппины. Угроза та была на самом деле невелика — не стали бы честные русские ведьмы чинить козни члену Синода, пусть и занимающему в том Синоде столь малую должность, с окладом крошечным и тесным кабинетом. Но всякий раз, когда Акакий собирался с мыслями и готов был уже решить вопрос раз и навсегда, что-нибудь происходило и занимало его целиком и полностью. И о грозящей женитьбе Акакий попросту забывал.

То же самое произошло и сейчас. Акакий потянулся за очередной бумагой, которую требовалось перечитать, подписать, убедившись, что все в порядке, а после подшить в годовую папку. Потянулся, взял, перечитал и выругался.

— Ох ты ж трижды по пять холера!

Анцибол заглянул ему через плечо, пробежал документ глазами и хмыкнул.

— Ну да, брат, не судьба. Бывай тогда. Если что, мы в Кюбе[3] будем.

И, похлопав на прощание товарища по спине, Анцибол упорхнул, точно психея какая-нибудь, а не приличный разумный черт. Акакий, впрочем, сразу же о нем позабыл. Куда больше занимала его мысли бумага, разложенная на столе. Проклятой Меланье Штук вздумалось преставиться аккурат под Рождество.

2.

Зловредная старуха проживала в маленьком доме-развалюшке за Охтой. Вокруг давно уже шумел современный город, а покосившаяся ее избушка тонула в болоте. Забор, набранный из тронутых грибом и плесенью штакетин, завалился набок, а крыша дома над ним съехала набекрень и почти вросла в землю. Сверху все это накрыло здоровенным грязно-серым сугробом. Словом, Меланья Штук была ведьмою хорошей старой школы: с дурным характером. Из щербатой трубы над крышей поднимался черный дым, извиваясь штопором и мешаясь по цвету cо снеговыми тучами. От сорванной с петель калитки к перекошенной, как и все тут, двери вели несколько цепочек следов. Гости.

Акакий постоял немного, грея дыханием ладони, оглядываясь. За спиной у него шумели рабочие улочки Санкт-Петербурга, а впереди гудела тишина. Хоть и был он чертом, но возле ведьминой избушки было ему как-то не по себе. Должно быть, из-за слухов, что ходили о Меланье Штук.

Ведьмою стала она давно, лет восемьдесят назад, и даже предшественник Акакия особых дел с ней не имел. Передавая пухлые папки, он только ногтем по одной постучал и крякнул в усы: «Старая ворожея. С понятием. Надо ж!» Акакий, тогда совсем молодой, любопытный до жути, сунул в папку длинный свой нос и невольно восхитился. Было у Меланьи Штук девять чертей. Девять! Невероятно! И, если так разобраться, жутко. Что могла сотворить ведьма с этаким богатством? Отсюда и все слухи, должно быть. Поговаривали, тишком, полушепотом, что Меланья Синод не уважает, законы не соблюдает и ворожит по старинке: портит жизнь честному люду. Поговаривали также, что помимо честно взятых у наставника своего служилых чертей заманила старая ведьма в свои сети еще с полдюжины чертей вольных. Будто бы пропадали они по всему городу. Акакий даже в юные свои годы не верил в это, но ведьму старался избегать. Не о чем им было говорить до поры, пока она не решит сдать своих чертей.

И надо же было такому произойти, чтобы проклятая старуха удумала помереть именно сегодня!

В последний раз вдохнув полной грудью уже начавший пахнуть морозцем — а здесь еще гнилью — воздух, Акакий напомнил себе старую мудрость, что перед смертью не надышишься, и шагнул на двор.

Принято на Руси говорить, что черт боится ладана. Тут бы Акакий мог поспорить. Ладан ему даже нравился, как и иные многие благовония, а вот ведьм он не любил, хотя мать его была из потомственных ведуний. Выйдет такая ведьма на крыльцо, да и крикнет, как в прежние годы: «Акакий-бесенок, ступай на работу!» — и ноженьки ведь сами побегут. Аж передергивало от мыслей таких.

Акакий напомнил себе, что находится он на службе, а Синод не уважать для всякого Соседа — себе дороже, и решительно направился к дому. Снег поскрипывал под ногами. По всему видно было, что к завтрашнему дню совсем уже подморозит, а утихнувший ненадолго снег в самом скором времени превратится в настоящую метель. И ветер непременно поднимется и примется, по меткому замечанию классика, дуть «со всех четырех сторон». И очень бы хотелось к этому моменту покончить уже со всеми делами и оказаться дома. Чтобы Машка-кикимора самовар затопила, а Дидушко