Рожденный в огне - [25]

Я подняла руку.

В отличие от Перкинса, Атрей сразу заметил меня.

– Антигона?

Ли

Какая ирония – столько лет оставаться в тени, а затем так неудачно попасть в поле зрения старого семейного репетитора.

Как только студенты вышли из аудитории, Тиндейл выглянул в коридор, а затем закрыл дверь. Его шаги гулким эхом отдавались в пустой комнате с каменными стенами.

Я пытался вспомнить, чем когда-нибудь насолил ему, за что сейчас он мог бы меня наказать, но в голову ничего не приходило. Когда мы в последний раз виделись, мне было всего семь лет, и занимался он в основном с моими старшими сестрами.

– Ты жив.

В его голосе прозвучало явное облегчение. Он стоял передо мной, опершись ладонями о первый стол в том ряду, где сидел я, и смотрел на меня так, словно видел призрака.

Так, значит, он не собирался выдавать меня. Я вдруг понял, что все это время сидел затаив дыхание, и с облегчением выдохнул.

– Как тебе удалось выжить?

Он перешел на драконий язык. И хотя теперь я мог свободно дышать, меня охватило раздражение. Если он был так рад, что я выжил, зачем рисковал моей безопасностью ради языковых предпочтений? Кто-нибудь мог подслушивать нас под дверью. Они бы сильно удивились, услышав, как сирота из Чипсайда говорит на чистейшем драконьем языке.

– Атрей вмешался, – ответил я на каллийском.

У Тиндейла округлились глаза.

– Он тебя спас?

Я кивнул.

– А твоя семья… он спас кого-нибудь еще?

Он по-прежнему говорил на драконьем, и меня удивила настойчивость его последнего вопроса.

– Нет.

Он все еще ждал, глядя на меня, но я не мог придумать ничего лучше, как сказать:

– Для остальных было уже слишком поздно.

Я попытался произнести эти слова, не думая о них, но образы близких людей вдруг все заслонили у меня перед глазами, и аудитория померкла.

Тиндейл отвернулся, словно испытывая похожие чувства.

– Прости. Я не хотел говорить об этом, но, думаю, теперь нет смысла скрывать. Я… – он обреченно усмехнулся, – я любил твою сестру.

Мою сестру. Какую именно? Я задумался и внезапно понял, о ком он говорит. И, словно прочитав мои мысли, он добавил:

– Пенелопу.

Внезапно воспоминания о ней обрушились на меня. Ее имя, ее лицо. Мне странно было слышать, как имя сестры произносит другой человек, словно после долгих лет молчания о моей семье часть меня перестала верить в то, что кто-то еще мог их знать.

Он продолжал говорить, но не потому, что хотел этого, а потому, что просто не мог заставить себя остановиться:

– Еще тогда было понятно, что у моих чувств не было… будущего. Хотя я был ученым, но из низов, а она вот-вот должна была обручиться с каким-то аврелианцем, не помню его имени… Но я любил ее. О драконы, я так любил ее. Хотя и знал, что она никогда бы не ответила мне взаимностью, да и не смогла бы остаться со мной. Я никогда никого так не любил, как ее.

Пенелопе было шестнадцать, когда она погибла. Я не знал о помолвке и никогда не думал о ней как о женщине, которую мог полюбить и взять в жены мужчина. Она просто была моей старшей сестрой. Моей красивой, веселой сестрой, которая предпочитала игры со мной взрослым разговорам. Волосы Пенелопы были темными, как у меня, но длинными и вьющимися и падали ей на плечи, как покрывало, когда она приседала передо мной, чтобы стать со мной одного роста.

Я вдруг понял, что сейчас стал на год старше ее, когда она погибла.

– Когда я услышал о том, что произошло в день дворцового переворота… я просто…

Он не договорил, просто умолкнув, и для меня все тоже стихло вокруг.

Я сидел не шевелясь, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Наклонившись вперед, я положил локти на стол, уткнулся лицом в ладони, дожидаясь, пока прекратится это кружение. Хуже всего были звуки, которые накатывали на меня вместе с образами.

Тиндейл так глубоко погрузился в размышления, что едва ли заметил, что со мной происходит. Наконец он снова продолжил свой сбивчивый рассказ. Я ощущал, как его слова проливаются на меня, и постепенно все остальные звуки в моей голове исчезли, а образы растаяли.

– После того как все это случилось, мне казалось, что я сойду с ума, – говорил Тиндейл, его голос звучал хрипло и немного надтреснуто. – Дворцовый переворот стал одной из самых ужасных и кровавых трагедий в истории города. Да, виновные были наказаны, но сколько невинных людей пострадало только из-за того, что родилось в определенных семьях.

– Атрей наказал их, – сказал я, и собственный голос прозвучал откуда-то издалека. – Казни, пожизненные заключения. Для людей, кото…

Я умолк.

– Да, он бросил их в тюрьмы, – ответил Тиндейл, и в его голосе прозвучало нетерпение. – И заставлял нас радоваться этому. День дворцового переворота, страшной резни, напоминание о «бесстрашном начале нового режима». Это темное пятно, позор нового режима, которого Атрей просто не мог допустить. Но когда это произошло, тогда я все понял.

– Поняли что?

– Что он не лучше других. А в конце концов станет еще хуже. Повелители драконов, по крайней мере, славились своим благородством. У них не было ни капли этого трусливого, бюрократического лицемерия.

Тиндейл не производил впечатления человека, заинтересованного в более детальном уточнении. Внезапно меня охватило негодование. Я помнил, что уже когда-то испытывал нечто подобное. Я помнил прежние мечты и былые неудачи. Но тогда я был еще ребенком, а Тиндейл – взрослым. Если он уже тогда был уверен в своей правоте, то мог бы что-нибудь предпринять.