Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного - [65]

Учёные, вызванные на место раскопок, были поражены: вопреки христианскому обычаю, которым предписывается хоронить людей головой на восток, изголовья саркофагов сходились в одной точке! Больше того, из гробов торчали вытяжные трубки, выходившие на поверхность земли. Налицо был факт средневекового изуверства. Газета «Известия» писала в те дни: «По-видимому, здесь некогда произошло зверское погребение живых людей, для продления мучений которых нарочито был оставлен приток воздуха в гробы».

Случилось это буквально в трёх шагах от Кремля, под сенью Богоявленского монастыря.

«В три часа не стало Москвы»

Крымские правители никак не могли примириться с переходом Казани и Астрахани под «высокую государеву руку». Весной 1571 года Хан Девлет-Гирей предпринял свой самый удачный поход на Русь. К крымским татарам присоединились ногайские орды и отряды черкесских князей. Это дало хану основание объявить священную войну против русских.

Правда, в намерения Девлет-Гирея не входило нападать на столицу Руси, но планы его изменились, когда в стан крымцев, как из рога изобилия, посыпались перебежчики. Первым явился сын боярский Башуй Сумароков. За ним предстало ещё несколько человек. Все они убеждали хана в лёгкой возможности захватить Москву, так как страна охвачена междоусобицей, а в столице «мор великой, многие люди вымерли, а иных многих людей государь в своей опале побил».

Произвол опричников, беззаконные убийства и грабежи поселили в стране семена раздора. По замечанию историка Р. Г. Скрынникова, «ни одна военная кампания не знала такого числа перебежчиков, как кампания, последовавшая за новгородским погромом и московскими казнями».

Ненависть к царю-ироду и отчаяние людей вызвали нравственный кризис общества. Иван сам научил русского человека не стесняться в выборе средств. Желание избавиться от этого изувера толкало людей на крайности, в лучшем случае вызывало пассивность. Так, летом 1570 года сторожевые отряды вовремя предупредили царя о вылазке ордынцев и отогнали их в степь. Но бдительность пограничной стражи вызвала раздражение Грозного, так как размеры опасности были несколько преувеличены. И в следующем году сторожевые разъезды уже не тщились проявлять своё рвение.

К тому же даже в тревожной обстановке вражеского нашествия царь не смог обойтись без своих кровавых выходок. По его приказу казнили командующего войсками Михаила Черкасского, так как кто-то шепнул Грозному, что в крымском набеге участвует его отец. Эта расправа, конечно, не способствовала подъёму боевого духа войск.

Обычно ордынцы подходили к Москве с юга, поэтому русские войска были сосредоточены в Серпухове. Но на этот раз, по совету перебежчиков, татары форсировали Оку несколько западнее и стали обходить царские войска с фланга.

Страшный и сильный против безоружных и несопротивляющихся, Грозный струсил и позорно бежал мимо столицы в Ростов. Далее царь проследовал в Ярославль, Вологду и на Белоозеро, под защиту каменных стен Кириллова монастыря. За этот «стратегический» манёвр князь Курбский называл Ивана «бегуном и хоронякой», а хан Девлет-Гирей позднее писал царю по этому поводу: «Пришёл я в твою землю с войсками, всё поджёг, людей побил. Пришла весть, что ты в Серпухове. Я пошёл в Серпухов, а ты из Серпухова убежал. Я думал, что ты в своём государстве, в Москве, и пошёл туда, а ты и оттуда убежал».

23 мая Девлет-Гирей занял подмосковные сёла Коломенское и Воробьёво. На следующий день татары подошли к стенам столицы. Зная о том, что в городе собралось много людей из его окрестностей, крымцы подожгли московские посады. На беду осаждённых, в это время поднялся сильный ветер и пожар быстро принял чудовищные размеры.

Татары никого не выпускали из столицы. Огромные массы людей метались в огненной стихии, но спасения не было нигде – даже каменные храмы трескались от жары и распадались. Люди задыхались в подвалах домов и церквей, тонули в прудах и реках, сгорали в домах и рощах, задыхались на улицах.

По замечанию историка Н. М. Карамзина, «в три часа не стало Москвы». Немец Иоганн Таубе, состоявший на русской службе, писал после ухода ордынцев: «Москва так выгорела, что не осталось ничего деревянного, даже шеста или столбца, к которому можно было бы привязать коня».

Таубе определял количество погибших в 120 тысяч человек, но оговаривался, что в это число входят только люди именитые, «без простых». Карамзин раскрывал эту оговорку («без простых») так: «Людей погибло невероятное множество: более ста двадцати тысяч воинов и граждан, кроме жён, младенцев и жителей сельских, бежавших в Москву от неприятеля; а всех около семисот тысяч».

Эта цифра кажется маловероятной для города в третьей четверти XVI столетия, но, во всяком случае, жертвой огня стала не одна сотня тысяч жизней. Тлетворный запах гниющих трупов ещё долго стоял над огромным пожарищем. «Кто видел сие зрелище, – писал современник, – тот вспоминает о нём всегда с новым ужасом и молит Бога не видать оного вторично».

Царь приказал расчищать пепелище. Из-за нехватки людей хоронили только богатых и знатных. Тогда Грозный распорядился бросать останки людей и животных в… Москву-реку. Это привело к тому, что её запрудили трупами и течение воды остановилось. Пришлось собирать людей из других городов и предавать обгоревшие останки земле. Англичанин Джером Горсей свидетельствовал: «Реку нельзя было очистить от трупов в течение двенадцати месяцев».