Рожденные телевизором - [34]

В «Отщепенцах» едва ли не больше размаха репрессий при белом и пушистом Андропове меня поразила немотивированная жестокость тех, кто их осуществлял. У Марченко была мечта – построить дом. Всякий раз, когда его ненадолго выпускали на волю, он спешил ее осуществить. Руки у него были хорошие, дома получались основательными. Но как только Анатолия сажали, их тотчас сносили бульдозерами. Теперь даже доску в память об одном из самых свободных людей несвободной страны негде повесить.

…Несколько лет назад Михаил Леонтьев, говоря в одной из телепрограмм о своем любимом герое Владимире Владимировиче Путине с влажными от счастья глазами, сделал важное заявление. Альфой и омегой путинского правления он назначил «цивилизованный реванш» и «минимальный уровень репрессий». Эти определения, особенно последнее, звучат жизнеутверждающе, но не очень внятно. Все-таки мы живем под собою не чуя страны: то, чего нет в телевизоре, нет в действительности. А в телевизоре нет ничего, кроме паркетной хроники. Уж на что марши несогласных неопасны для власти, но ведь даже их не демонстрируют по ТВ (а если и покажут, то непременно в самом неприглядном виде и только для того, чтобы превратить, как шутят нынче, в «фарш несогласных»). Не говоря уже о Ходорковском с его непонятным статусом то ли политзэка, то ли просто зэка. Одним словом, инакомыслие так же не в чести, как тридцать и пятьдесят лет назад.

Наверное, прав Павел Лобков – все дело в культурном слое. Однажды он со своей замечательной «Растительной жизнью» отправился в Кембридж к Владимиру Буковскому. Обустраивая коттеджный садик, словоохотливый ведущий обменивался репликами с хозяином дома по поводу диссидентов в частности и жизни в целом. Программа получилась на редкость содержательной, только вспотевший Лобков все сетовал: трудно работать, очень глубокий культурный слой, нужен специальный инструмент. И тут Буковский вынес лагерное кайло. Незаменимая, оказывается, на все времена вещь в хозяйстве.

29 июня

Достоевский Light

Завершился показ восьмисерийного фильма «Братья Карамазовы». Он продолжил относительно свежую традицию: презентовать очередную экранизацию классики к школьным экзаменам. Традиция отнюдь не случайная: потребительское отношение в обществе хоть к великим писателям, хоть к сдаче ЕГЭ весьма актуальна. О подобных проектах принято говорить уважительно. Пусть, мол, хоть так народ приобщится к высокому, а потом потянутся люди в книжные магазины, где знакомые сериальные актеры украшают обложки благородных томов.

Опыт Юрия Мороза, дерзнувшего перевести самый сложный, к тому же незаконченный роман Достоевского на телеязык, убедил меня в тщетности надежд. Режиссер впал в грех максимальной адаптации, в которой целиком растворился замысел писателя. Прием более или менее внятного пересказа сюжетов, основанных на биографиях героев, уместен в ментовской саге вроде «Каменской». И с этой задачей Мороз справляется. Но Достоевский не Маринина. Его интересует не внешняя, событийная, жизнь героев, но внутренняя, потаенная. Писатель, по точному замечанию Розанова, занимается «швами мирозданья». Когда швов нет, мирозданье рушится.

Дом Мороза возведен на песке. Он даже и фабулу толком воспроизвести не смог. Ведь проза Достоевского обманчиво мелодраматична. Федор Михайлович любил (на зависть современным мастерам мыла) различные геометрические фигуры, от треугольников до многоугольников, но только в качестве средства, а не цели. Когда цель пропадает, невозможно с точки зрения бытовой логики объяснить те или иные поступки героев. Все ключевые сцены Достоевского, от поездки к старцу Зосиме до важнейшей встречи в трактире Алеши с Иваном, намеренным «предвечные вопросы решить», упрощены и уплощены. С одной стороны, Мороза понять можно. Он снимает кино для зрителей, приученных с помощью ТВ мыслить не образами, а картинками. (Кстати, эта часть замысла, в которой даже имеются непривычные для сериалов общие планы, Морозу удается.) Какие уж тут философско-религиозные мотивы! С другой стороны, именно эти самые мотивы – генератор действия. Богоборческая «Легенда о Великом Инквизиторе» – центр всего. Сложнейшая по мысли вставная новелла, торопливо воспроизведенная, плохо вписанная в контекст фильма, окончательно затемняет смысл происходящего. Отношения умного, тонкого, образованного Ивана с отмороженным, выражаясь по-нынешнему, Смердяковым, их непостижимая мистическая близость (она-то и привела к главной трагедии, убийству Федора Карамазова) вообще выпали из поля зрения режиссера. В фильме нет главного – атмосферы Достоевского с его погружением в призрачный мир вечных двойников, с мучительными поисками истины, с прикосновением к «мирам иным».

В результате остается главный вопрос: а зачем все это? Ради чего Мороз надрывался? Любая мизансцена, кадр, монтажный стык – это выбор. Каков выбор Мороза? Что он сегодня вычитал у Достоевского? Нет ответа. Оттого и хорошие актеры (Белый, Лядова, Исакова, Горобченко, Голубев) в отсутствие концепции выглядят бледно. В них нет ни масштаба личности, ни «карамазовщины», без которой внутренний надрыв превращается в истерику.