Рождение весны. Страницы жизни художника - [20]
После всех хлопот я только теперь начал работать и очень доволен как мастерской, так и квартирой вообще».
Из письма С. К. Саврасовой К. К. Герцу
Ярославль, 27 января 1871 года
«Мы все здоровы и веселы, несмотря на то, что ведем жизнь чрезвычайно однообразную и тихую… Алексей прилежно работает над своей „Волгой“ и в половине февраля сам привезет ее в Москву».
«Грачи прилетели»
Степенный возница то и дело посматривал на нежданного седока: уж очень не вязалась с простецкими сапогами и курткой его хоть и помятая, но изящная шляпа.
— Землемер будете?
Саврасов с удивлением посмотрел на возницу. Потом согласно кивнул: землемер так землемер — лишь бы не вдаваться в долгие объяснения.
Они не потребовались: то ли обязанности землемера показались вознице слишком обыденными, чтобы продолжать расспросы, то ли сон его сморил. Он стал клевать носом, задремал, пробуждаясь только для того, чтобы подстегнуть пегую лошаденку.
Телега, поскрипывая и переваливаясь с боку на бок, не спеша катила по проселку. За ночь разбитые колеи дороги затянуло ледком. Впереди они отливали голубизной, за телегой тянулись черными лентами.
«Вовремя выехал, — думал Саврасов, — через неделю так развезет, что ни пройти, ни проехать».
Небо было уже по-весеннему высоким. Снег тяжелел, оседал на землю, оставляя в полях серовато-коричневые пятна. Ветви деревьев топорщились навстречу теплу. Воздух полнился запахом влажной земли, талой воды и еще невесть чего, что создает тот ни с чем не сравнимый запах, почувствовав который, говорят: «Весной пахнет».
— Скоро доедем?
— Вот оно, Молвитино. — Возница махнул кнутом в сторону показавшейся вдали колокольни.
Колокольня приближалась, росла, вслед за ней появились верхушки берез, крыши домов.
Седок спрыгнул с телеги.
— Я сойду…
Возница натянул вожжи:
— Еще не доехали, барин!
Саврасов только махнул рукой и зашагал по похрустывающему снегу. Он сам не знал, почему вдруг оставил подводу. Может, надоела тряска, может, поманили чем-то эти невзрачные, кривые березки с грачиными гнездами.
Художник добрался до березок, прислушался к веселому гомону птиц, направился к селу. Прошелся сельской улицей, остановился неподалеку от церкви, посмотрел на возню чумазых ребятишек.
Потом торопливым шагом вернулся на окраину села, словно боясь упустить что-то увиденное там.
Казалось — что тут привлекательного! Все донельзя обыкновенно, даже буднично: березки, за ними дощатый забор, сельская церковь, равнинные дали…
Пожалуй, в молодости художник прошел бы мимо такого ландшафта, поискал бы чего-нибудь более впечатляющего. Теперь в этой обыкновенности и виделась красота.
Впрочем, то, что набросал Саврасов в тот мартовский солнечный день на листе плотной бумаги, было всего лишь этюдом — заметкой на память. Что будет с этой «памяткой», он еще и сам не знал. Как не знает поэт, радуясь удачно найденной строке, вернется он к ней или нет. Она может так и остаться всего-навсего удачной строкой, написанной на клочке бумаги, ее могут заслонить более сильные впечатления, она может просто забыться.
«Памятка», сделанная в захолустье Костромской губернии, не забывалась.
Из весенней поездки Саврасов привез в Ярославль несколько зарисовок, набросков. Но, пересматривая их, он отложил в сторону плотный листок бумаги с молвитинским этюдом.
Пора было возвращаться в Москву. В просторной, светлой квартире на Дворянской улице складывали вещи. Вместе с тем овладевали привычные московские заботы, от которых за это время успели отойти.
Но ни дорожные хлопоты, ни встреча с учениками, занятия в пейзажном классе не заставили забыть об этюде, сделанном в солнечный мартовский день. Он то и дело напоминал о себе, как нежданно и негаданно вспыхивает в памяти недавнее радостное событие, счастливая находка.
Кто знает, почему это происходило. Может, потому, что все увиденное там, на окраине села, совпало с настроением художника, сплелось воедино «вижу» и «чувствую». Может быть, во всем была виновата весна. В эту пору Саврасову казалось невозможным сидеть в четырех стенах, он стремился вырваться куда-нибудь за город, быть поближе к природе, чтобы видеть, чувствовать ее пробуждение.
Рождение весны воодушевляло, прибавляло сил. И в то же время эта пора вызывала какое-то щемящее сердце чувство. Уже порозовели почки на березах, но на полях еще лежит снег. Весеннее тепло и зимний холод существуют бок о бок, как боль и радость, старость и юность, жизнь и смерть.
Возле молвитинской церкви стояли безмолвные старухи в черных платках, а по соседству ватага мальчишек затеяла возню с кудлатым псом. В талой воде весело поблескивало солнце, а у художника, когда он писал этюд, мерзли руки.
Приметы мартовского солнечного утра, сохранившиеся в памяти, день ото дня становились ярче, полнее. «Памятка» обогащалась новыми настроениями, мыслями, представлениями, как вслед за удачной строкой рождаются ей созвучные строки.
Работать над картиной Саврасов начал уже в Москве. За окном проносились экипажи, суетливо шагали прохожие.
Да и окажись художник в Молвитине — не узнал бы березок: давно уже прошла пора весны. Но те первые впечатления не угасли.
