Рождение Венеры - [106]

Так мы и сидели, затихнув, пока не вернулась Эрила с приготовленным питьем. Плаутилла безропотно выпила снадобье, и мы еще немного посидели с ней, пока она не уснула.

Во сне ее лицо стало еще более пригожим.

– Я не верю, – сказала я, пока мы сидели у постели сестры, – что есть воля Божья на то, чтобы дома и семьи враждовали и распадались. Этот человек губит город.

– Уже не губит. – Эрила качнула головой. – Теперь он губит только самого себя.

40

Был уже поздний вечер, когда мы собрались возвращаться домой. Маурицио уговаривал нас переночевать – думаю, он боялся оставаться наедине с женой, в душе которой произошли такие перемены, – но нам обеим хотелось поскорее оказаться у себя дома, и мы вежливо отклонили его предложение.

На улицах теперь все было совсем не так, как в ту ночь, когда мы везли к себе художника. Моросил дождик, а от холода тьма казалась еще беспросветней. Но то был не обычный зимний мрак. Сама обстановка в городе изменилась. В последние недели, что прошли после отлучения Савонаролы, в воздухе повеяло инакомыслием. Сторонники Медичи, ощущая папскую поддержку, решились снова публично напомнить о своем существовании, и группки молодых людей из семей, которые надеялись выиграть от перемен в правительстве, вновь стали показываться на улицах. Произошла даже потасовка между ними и «ангелами». Поговаривали, что именно они учинили безобразие в Соборе: в ночь накануне выступления Савонаролы кто-то намазал кафедру салом. А потом, во время проповеди, в неф упал огромный сундук – с грохотом рухнул на каменный пол, вызвав большой переполох среди прихожан. В конце концов голоса противников Монаха стали звучать громче, чем его собственный.

Чтобы добраться домой, нам нужно было миновать каменный фасад Дворца Медичи (теперь заколоченного досками и разграбленного), повернуть у Баптистерия к югу, а затем на запад по улице Порта-Росса. Дорога была пуста, но на полпути я заметила грузную фигуру монаха-доминиканца, выскользнувшую откуда-то из темноты, из бокового переулка. Капюшон опущен на лицо, руки скрещены под длинными рукавами, темно-коричневая ряса почти сливается с ночным мраком. Когда мы подъехали ближе, он махнул нам рукой, останавливая. Мы приготовились к допросу.

– Доброго вам вечера, дщери Божьи. Мы склонили головы.

– Вы оказались на улице в очень поздний час, добрые сестры. Наверняка вы знаете, что наш благородный Савонарола запрещает подобное нарушение приличий. Вы одни?

– Как видите, отец. Но мы исполняли долг милосердия, – быстро ответила Эрила. – У сестры моей госпожи чума унесла ребенка. Мы утешали ее словами молитвы.

– В таком случае вы совершили не проступок, но богоугодное дело, – пробормотал монах. Лицо его по-прежнему было спрятано под капюшоном. – И Бог послал мне вас для другого милосердного дела. Здесь, неподалеку, лежит больная женщина. Я нашел ее на пороге церкви. Мне нужна помощь, чтобы доставить ее в больницу.

– Разумеется, мы поможем вам, – сказала я. – Садитесь к нам и показывайте, куда ехать.

Он покачал головой:

– Переулок слишком узок, вашей повозке там не проехать. Оставьте ее здесь, мы пойдем туда пешком, а потом все вместе перенесем ее сюда.

Мы спустились и привязали лошадей. Улица за нами была совершенно пуста, а в переулке, куда указывал монах, стоял кромешный мрак. По городу теперь разлита была такая тревога, что даже его монашеское платье не внушало мне полного доверия. Я гнала от себя страх. Доминиканец быстро шагал впереди нас, не подымая капюшона; ряса блестела от капель дождя. Еще совсем недавно доминиканцы расхаживали по улицам с таким видом, будто город принадлежит им, а этот, похоже, боялся, как бы его не увидели. Да, без сомнения, скоро произойдут перемены.

С одной из соседних улочек донесся крик. Крик удивления – а может быть, боли. Затем – взрыв дикого хохота. Я тревожно взглянула на Эрилу.

– Далеко ли еще, отец? – спросила она, когда мы пересекли улицу Терме и снова углубились в очередной переулок, уводящий дальше во тьму.

– Скоро, уже скоро, дитя мое, здесь, в Санти Апостоли. Разве вы не слышите ее криков?

Но я ничего не слышала. Слева показались очертания церковного портала. Тяжелые двери были заперты. Подойдя поближе, мы увидели человеческий силуэт, едва различимый в темноте. На ступеньках неловко сидела женщина, низко опустив голову на грудь, словно у нее не хватало сил подняться.

Эрила приблизилась к женщине раньше меня и склонилась над ней. И немедленно сделала мне знак рукой, чтобы я не двигалась с места.

– Отец, – сказала она быстро, – она не больна. Она мертва. И вся в крови.

– Ax нет, быть такого не может: она еще шевелилась, когда я уходил отсюда. Я пытался руками унять кровотечение. – Он поднял руки, рукава задрались, и даже в темноте я увидела пятна крови. Он сел рядом с мертвой женщиной. – Бедняжка! Бедняжка! Что ж, зато теперь она с Богом.

Может быть, и с Богом. Но каким мучительным путем ей пришлось к Нему пройти! Из-за плеча Эрилы я увидела кровавое месиво, в которое превратилась ее грудь. Впервые за много месяцев я почувствовала, как рот у меня наполняется тошнотворной слюной. Эрила быстро поднялась, и я заметила, что она тоже потрясена.