Рождение психоаналитика. От Месмера до Фрейда - [85]

Как это ни удивительно, тупиковая позиция Лакана по отношению к гипнозу совершенно противоположна позиции Фрейда. Лакан, целью которого было «перечитать» Фрейда, прошел мимо многих мест, где он говорит о гипнозе. В частности, Лакан даже не упоминает о тех текстах Фрейда, где речь идет о гипнозе в связи с Шарко и Бернгеймом. Он не хочет поднимать саму проблему гипноза. В отличие от Лакана Фрейд никогда не отказывался ставить вопрос о гипнозе, тогда как Лакан, столь стремившийся к нововведениям, в конечном счете занял позицию самых ортодоксальных психоаналитиков, которые считают необходимым изгнать гипноз из психоаналитической теории и практики. Более того, Лакан «запер гипноз на замок», отговорив своих учеников им заниматься. Так, в своей Римской речи, упомянув о состояниях, вызываемых гипнозом и наркозом, он провозгласил свой запрет: «Мы отказываемся от этих состояний — как для объяснения симптомов, так и для их устранения»^{520}.

А теперь попробуем понять, к каким следствиям приводит лакановское учение отказ от гипноза. У Лакана были высокие цели. По словам Альтюссера, «он попытался построить научную теорию бессознательного»^{521}, хотя эта цель и была недостижима. Вместо такой теории, продолжает Альтюссер, Лакан построил «фантастическую философию психоанализа, которая на десяток лет околдовала интеллектуалов — как психоаналитиков, так и непсихоаналитиков — в разных странах»^{522}.

Нужно ли навсегда отказаться от теории бессознательного? Такая позиция была бы ненаучной. Альтюссер тоже так считает: с его точки зрения, это может возникнуть в будущем при условиях, которые пока трудно предсказать. Во всяком случае, эта будущая теория вряд ли сможет пройти мимо реальности гипноза и всего того, что гипноз позволяет открыть в бессознательном.

Что касается исключительного значения речи как лечебного фактора, то мы относимся к этому весьма скептически.

У меня были больные, применительно к которым «лечение словом» оказалось неэффективным, и пришлось прибегнуть к гипнозу. Среди них были пациенты, страдавшие амнезией, которые разочаровались в психоанализе лакановского типа и вопреки советам своих врачей с хорошими результатами прошли курс гипнотического лечения. До самого последнего времени считалось, что процесс словесной «переработки» прекращается одновременно с осознанием болезненных конфликтов. Ныне же, подчеркивая роль эмпатии, мы обращаемся к более раннему доязыковому отношению между матерью и младенцем. Гипнотическое воздействие врача на телесно-аффективном уровне может в результате привести к исцелению.

Все это доказывает, по нашему мнению, иллюзорность веры в то, будто свободного обмена словами достаточно для того, чтобы устранить симптомы и излечить больного. Для этого необходимо воздействие другой силы, связанной с межличностными отношениями: в случае амнезии именно она приводит к освобождению речи. Эта сила и есть то, что издавна называлось внушением. С возникновением психоанализа ее стали называть трансфером, хотя вряд ли можно быть уверенным в равнозначности этих терминов.

Таким образом, вопреки утверждению Лакана человек не есть лишь говорящее существо (parletre). Речь не абсолютное первоначало, а трансфер не устанавливается сам по себе и вслед за ней. Именно здесь мы видим разрыв между Лаканом и Фрейдом (см. то место в «Текстах» Лакана, где речь идет о случае с Анной О. и об открытии «лечения словом»). В связи с Анной О. Фрейд говорил об «осознании», и этот термин, согласно Лакану, «сохраняет свой престиж, хотя и вызывает сомнения, как и все те объяснения, которые притязают на самоочевидность». И Лакан продолжает: «Психологические предрассудки того времени мешали признать, что в вербализации есть что-то, кроме flatus vocis[156]»^{523}.

Иначе говоря, Фрейд-де не понял всесилия вербализации, полной власти языка над бессознательным. К такому толкованию приближается альтюссеровская трактовка Лакана: Лакан, с точки зрения Альтюссера, «полагал, будто Фрейд открыл научную теорию бессознательного, не ведая этого». Впрочем, Фрейд вовсе не думал, что осознания как элемента познания достаточно самого по себе. Напротив, осознание постоянно связано у него с трансфером как с определяющим аффективным процессом. Однако нельзя утверждать, что трансфер устанавливается исключительно благодаря речи. Рустан справедливо замечает: «Действенность речи определяется ее местом внутри трансфера: трансфер поддерживает ее, придает ей силу»^{524}. Равным образом и в гипнозе эффективна не одна только речь, а телесно-аффективное отношение в целом.

Эти рассуждения наверняка вызовут многочисленные возражения истолкователей лаканизма. Но ведь мы не пытались дать целостную трактовку этого бесспорно влиятельного и оригинального учения. Единственное, что нас интересовало, — это место гипноза в этой огромной конструкции. Если при построении общей теории психического — а именно такова претензия Лакана — не принять во внимание гипноз, то возникнет пробел, который нельзя будет восполнить бесчисленными — пусть даже блестящими комментариями — его учеников.

Лакан осудил гипноз как средство господства. Однако разве сам он в течение долгих лет не властвовал над толпой учеников, собравшихся, чтобы внимать ему? Вряд ли можно в этом сомневаться, достаточно сослаться на свидетельство Катрин Клеман, которая видит в Лакане «шамана, колдуна, исполненного поэзии и вдохновения»