Рождение психоаналитика. От Месмера до Фрейда - [7]
А может быть, в психоанализе мы видим как раз такой новый вид знания, применительно к которому некорректна даже сама попытка расчленять миф и науку, искусство и строгое знание? Быть может, именно такая нерасчлененность знания и соответствует таинственному объекту психоанализа — бессознательному? Или же стоит оценивать психоанализ по канонам искусства? Ведь, кажется, именно об этом свидетельствует «индивидуализирующий» поворот психоанализа в исследовании психической реальности, его стремление понять индивидуальную жизненную историю? Близкие к этой точке зрения идеи высказывал, кроме Ф. Рустана, и Поль Рикер. В самом деле, эпистемологический эквивалент решения этой загадки — признание психоаналитической концепции теорией герменевтического типа. Критерии экспериментальной проверки выводов или же воспроизводимости наблюдаемых явлении к ней неприменимы, однако критерии связности элементов опыта соблюдаются вполне последовательно.
Большинство современных исследователей психоанализа на Западе отличаются отчетливо выраженной антигносеологической установкой. Справедливо считая безнадежными любые поиски аналогий и соответствий между психоанализом и развитыми науками естественнонаучного типа, они склонны вовсе отрицать научный и — шире — познавательный смысл психоанализа, усматривая в нем прежде всего особый опыт личного раскрепощения и освобождения, достигаемого через освобождение речи. Конечно, психоанализ особенно силен в выявлении на уровне психического микрорепрессивных структур власти, ускользающих от нашего внимания при макроскопическом исследовании. А отсюда — и возможность ставить в психоанализе такие задачи, решение которых бы не просто включало больного в отторгнувший его (или отторгнутый им) социум, но научило бы его быть самим собой без «бегства от свободы». Однако свобода речи — это еще не вся свобода, как мы теперь убеждаемся на собственном опыте. Здесь представляется необходимым сделать одно важное замечание в связи со свободой и зависимостью, индивидуальностью и социальными аспектами психоаналитического опыта. В большинстве западных психоаналитических концепций, которые ищут основу человеческого существа в архаических, инфантильных, симбиотических взаимодействиях, этот уровень трактуется как фундамент социальности, особенно на уровне массовых отношений. Тогда досоциальное становится основой анализа социального, а эмоционально-аффективное, гипносуггестивное трактуется как социогенное: вряд ли можно согласиться с таким порядком зависимостей применительно к развитой стадии общественных отношений, хотя для филогенеза была характерна именно такая последовательность. Очень часто в качестве примера фундаментального аффективно-биологического факта, лежащего в основе социальности, приводится отношение матери и ребенка. Но ведь такое отношение лишь отчасти биологично, поскольку биологические потребности выражаются здесь в основном социальными, а вовсе не чисто биологическими средствами.
Попытки прилагать к психоанализу мерки и критерии различных способов духовной и практической деятельности убеждают в том, что психоанализ — это совершенно особое единство, это такая форма знания, которая выступает одновременно и как форма практики, такое практико-эпистемологическое сращение, в котором особым образом стоят проблемы фундаментального и прикладного, априорного и апостериорного, гипотетического и подтвержденного. Ведь в психоанализе действительно нет непроходимого барьера между искусством постижения внутренних сторон человеческой душевной жизни и научным, или хотя бы нацеленным на научность и объективность, усмотрением в уникальном и индивидуальном общезначимого и общепонятного. Представляется, что специфика психоаналитической ситуации и психоаналитического опыта заключается именно в своеобразном триединстве отношений терапевтического, этико-педагогического и просто дружеского плана: оно вполне уникально среди возможных и реальных форм социальной практики, особен-ности которой составляют межличностные отношения. Своеобразным предметом проработки и прояснения в этих сложно организованных структурах и межличностных отношениях оказывается бессознательное — нечто непредметное, непредставимое в вещном и субстанциональном смысле, выступающее как неясное и неявное, смутное отображение. Однако размытый след — это все же след, да и несубстанциональность связей не означает отсутствия всяких связей или невозможности их осмысления. Именно поэтому размытая и неявная, но тем не менее вполне определенная соотнесенность бессознательного отображения с действительностью помогает человеку воспринимать причинные связи (хотя само бессознательное лишено причинности и логичности в обычном смысле), так или иначе разграничивать существенное и несущественное, осмысленным образом ориентироваться в окружающей действительности и т. д. Главные регистры изучения бессознательного — это исследования прединформативных (в частности, предсенсорных) процессов, предвербальных стадий формирования мысли, мотивационно-смысловых уровней человеческого поведения. Во всех этих случаях мы сталкиваемся с различными степенями осуществления того единства слова, эмоции и понятия, которое характеризует развитую, зрелую, Целенаправленную деятельность человека. На ранних стадиях своего формирования это единство постигается, а в сложных и патологических случаях корректируется психоаналитической практикой. Что же касается парадокса упорядочения-освобождения, то он разрешается в психоаналитическом процессе (будь то отношения пациента и врача или отношения учителя и ученика) в неустанном поиске все более
