Рождение психоаналитика. От Месмера до Фрейда - [5]

Из всего сказанного читатель уже мог, по-видимому, сделать вывод, что в книге Шертока и де Соссюра налицо некое противостояние как классической традиции психоанализа, так и некоторым его современным вариантам. Однако водораздел между этими позициями проходит не по той линии, как можно предположить. Позицию Шертока и его сторонников не следует трактовать в духе некоего «гносеологического сентиментализма» — как предпочтение чувств и аффектов строгому и холодному разуму. В действительности речь идет здесь вовсе не о том, что противоположно разуму, а о том, что имеет свои критерии проверки, обоснования, доказательства, быть может, непривычные или вовсе не доступные науке на нынешней стадии ее развития. Предлагаемая в книге позиция — не антирационализм с характерным для него стремлением укрыться на уровне «симбиотических» слияний от свободы, от ответственности, от развитой, концептуально организованной мысли; скорее это попытка прорваться к новым пластам осмысления аффекта, эмоции, чувства — в соотношении с разумом, а не безотносительно к разуму. В частности, призывы к междисциплинарным исследованиям гипноза и внушения как раз и подразумевают возможность более глубокого рационального постижения тех областей человеческой души и тела, о которых нам еще так мало известно.

Итак, вот основная идея книги — значимость аффективных факторов, внушения и гипноза в генезисе психоанализа, в психоаналитической практике, вообще — в структуре межличностных отношений. Возникает вопрос: насколько актуален для нас сегодня этот урок? Нужен ли он нам вообще? Существует мнение, что для нас эта проблематика не очень актуальна, поскольку у нас есть свои русские традиции психоанализа, для которых никогда не был характерен разрыв между гипнозом (внушением) и психоанализом[12]. Согласно одной из традиций в рамках русского психоанализа, гипноз и трансфер — это разные стороны одного и того же врожденного механизма, обеспечивающего в первые годы жизни ребенка усвоение тех или иных навыков поведения в общении с близкими. Другая традиция была связана с интересом к физиологическим обоснованиям учения Фрейда: в 20-е годы это нашло свое отражение в обращении русских психоаналитиков к сеченовской рефлексологии. Интересовался физиологическими механизмами психоаналитического воздействия и И. П. Павлов. Однако в данном случае речь идет прежде всего о физиологических, а не о психологических подходах к гипнозу и внушению. А кроме того, русская психоаналитическая традиция в целом была все же не настолько прочна, чтобы полагаться на нее после столь долгого перерыва. Во всяком случае, для тех широких кругов читателей, которые ныне впервые открывают для себя Фрейда, никакого собственного, сбереженного духовного наследия, никакой непрерывной традиции не существует, и во всей специфике западных воздействий ему придется разбираться самостоятельно.

В целом же нынешнее отношение к Фрейду в СССР нередко формируется в искаженной исторической перспективе. Налицо, безусловно, отрадные изменения: совсем недавно изданы (или переизданы) некоторые работы Фрейда (правда, черед не дошел до его поздних работ), официально разрешена психоаналитическая практика (в частности, в кооперативах), создано независимое общество молодых психотерапевтов, а совсем недавно — и психоаналитическая ассоциация. Вместе с тем у тех, кто сейчас активно участвует в этом процессе обновления, подчас возникает иллюзия, будто это первые шаги возрождения русского психоанализа после пятидесятилетнего застоя. При этом сознательно или неосознанно обходится молчанием или даже искажается роль тех исследователей (прежде всего — Ф. В. Бассина, А. Е. Шерозии и др.), чья деятельность в эти трудные десятилетия подготовила почву, на которой ныне возможен серьезный интерес к Фрейду, бессознательному, психоанализу; преуменьшается значение такого крупного общественного и научного события, как Тбилисский симпозиум 1979 года[13]. Это было событие мирового масштаба: первый диалог между советскими и западными учеными по проблеме бессознательного. С этих пор идеология страха и недоверия к данному кругу проблем была подорвана в корне. После печально знаменитой Павловской сессии, закончившейся разгромом всей «инакомыслящей» психологии, это действительно было первое «реабилитирующее» Фрейда в СССР событие. В послесталинские времена интерес к Фрейду и психоанализу медленно, но неуклонно возрождался. Однако настоящий взрыв интереса к Фрейду у нового поколения исследователей относится уже к началу 80-х годов — и в этом свою большую положительную роль как раз и сыграл Тбилисский симпозиум.

Нынешний момент в истории психоанализа в СССР имеет особое значение. Идеологическое раскрепощение языка и мышления все более обостряет психологически травматическую ситуацию разрыва между желаемым и действительным, между словом и реальностью. В западной литературе можно столкнуться с различными психоаналитическими истолкованиями нашей нынешней ситуации. Одна из них подчеркивает массовый общественный инфантилизм, отсутствие сколько-нибудь сформировавшейся «эдиповой стадии»: нет «зрелого поколения», никто не стремится «занять место отца» вместе со всей предполагающейся при этом ответственностью за собственные поступки и решения, — напротив, общество состоит из «детей разных возрастов», стремящихся укрыться от ответственности в лоне государства — как безусловно любящей матери, обязанной заботиться о своих детях независимо от того, насколько они «заслужили» ее любовь и заботу. Возможны и прямо противоположные психоаналитические истолкования современной ситуации: homo soveticus задавлен «строгим отцом», комплексом Эдипа, он постоянно прислушивается к авторитету, хотя и ненавидит его. Между этими истолкованиями, пожалуй, нет противоречия, поскольку они отмечают различные аспекты в общей ситуации интеллектуальной и психологической беспомощности с характерными для нее попытками спрятаться за «мы», за коллективного субъекта