Рождение огня - [13]

По случаю такого значительного дня Прим отпустили из школы пораньше. Сейчас она на кухне, её осаждает другая команда репортёров. Моя сестра выглядит просто чудесно: небесно-голубое платье подчёркивает цвет её глаз, волосы перетянуты такого же оттенка лентой. Прим чуть-чуть подаётся вперёд, привставая на носки своих сияющих белых башмачков, как будто собирается взлететь, как будто...

Бум! Как будто кто-то бьёт меня под дых. Никто, конечно, этого не делал, но я чувствую настоящую боль и пошатываюсь, как от удара. Зажмуриваюсь и вместо Прим вижу Руту, двенадцатилетнюю девочку из Дистрикта 11 — мою бывшую союзницу на арене. Она могла птицей летать с дерева на дерево, хватаясь за самые тонкие веточки. Я не смогла спасти её. Я позволила ей умереть. Так и вижу её  — лежащую на земле, пронзённую копьём...

Кого ещё я не смогу уберечь от гнева Капитолия? Кто погибнет вместе со мной, если я не справлюсь с задачей, поставленной передо мной президентом Сноу?

Обнаруживаю, что Цинна пытается надеть на меня пальто, и с готовностью протягиваю руки. Мех окутывает меня с головы до ног. Поглаживаю мягкий белый рукав. Этого зверя я не знаю.

— Горностай, — поясняет Цинна. Кожаные перчатки, ярко-красный шарф... Что-то пушистое покрывает мне уши. — Ты снова вводишь в моду тёплые наушники».

«Ненавижу наушники!» — ворчу я про себя. В них сразу становиться труднее слышать. А поскольку на арене я оглохла на одно ухо, то наушники ещё больше выводят меня из себя. После Игр ухо мне вылечили, и всё равно я ловлю себя на том, что время от времени проверяю, не случилось ли с ним чего.

Торопливо входит мама, неся что-то в руке.

— На счастье, — говорит она.

Это брошь, которую мне подарила Мадж перед Играми — летящая сойка-пересмешница, заключённая в золотое кольцо. Я хотела отдать её Руте, но та отказалась. Сказала, что именно из-за брошки решила довериться мне. Цинна скрепляет золотой сойкой мой шарф.

Эффи Бряк хлопает в ладоши:

— Внимание! Сейчас мы приступаем к съёмкам на улице: победители приветствуют друг друга перед своей незабываемой поездкой. Давай, Кэтнисс, улыбочку, улыбочку, ты так взволнована!.. — Она буквально выпихивает меня за дверь.

Снегопад разошёлся не на шутку, и сквозь него поначалу трудно что-то увидеть, но вот я различаю фигуру Пита на крыльце его дома. В голове у меня звучит приказание президента Сноу: « Убеди прежде всего меня!» И я знаю, что должна это сделать.

Изображаю на лице сияющую улыбку и иду к Питу. Затем, как бы не в силах терпеть ни секунды, перехожу на бег. Он подхватывает меня и кружит, и вдруг поскальзывается — он ешё не очень хорошо владеет своим протезом — и мы падаем в снег: он внизу, я вверху. И тут мы целуемся — впервые за несколько месяцев. И хотя поцелуй и вышел сумбурный — всё смешалось в кучу: и мех, и снежные хлопья, и губная помада — но я всё равно чувствую: на Пита, как обычно, можно положиться, он всегда всё делает основательно. Знаю: я не одна. Даже при том, какую боль я ему причинила, он не подведёт меня перед камерами, не подставит меня неискренним поцелуем. Он по-прежнему заботится обо мне, точно так же, как поступал на арене. Почему-то при этой мысли хочется плакать. Но я не подаю вида, поднимаю его на ноги, беру под локоть, и мы бодро отправляемся в путь.

Остаток дня сливается в один поток событий: мы прибываем на станцию, все прощаются, поезд трогается... Вся старая банда в полном сборе: мы с Питом, Эффи и Хеймитч, Цинна и Порция, стилист Пита, — обедаем все вместе, еда потрясающая, но что мы ели — не помню. Потом я, в пижаме и роскошном халате сижу в своих шикарных апартаментах и жду, когда остальные отправятся на боковую. Уверена: Хеймитч ещё долго не уляжется, он не любит спать, когда темно.

Когда наступает тишина, я влезаю в тапки и неслышно крадусь к его двери. Стучусь раз, второй, третий... Наконец, он открывает, на лице — хмурая гримаса, будто заранее уверен, что я несу дурные вести.

— Чего тебе? — От него так разит перегаром, что я чуть не сваливаюсь сама, как пьяная.

— Мне нужно с тобой поговорить, — шепчу я.

— Прям сейчас? — Я киваю. — Надеюсь, у тебя хорошие вести. — Он ждёт, но у меня такое чувство, что каждое слово в этом капитолийском экспрессе записывается. — Ну? — рявкает Хеймитч.

Поезд начинает тормозить, и на какую-то секунду меня охватывает паника: воображаю, что президент Сноу наблюдает за мной, и ему, конечно, не нравится, что я собираюсь довериться Хеймитчу, поэтому он решил убрать меня прямо сейчас. На самом деле мы просто останавливаемся заправиться.

— В поезде так душно, — говорю.

Фраза невинная, но у Хеймитча понимающе сужаются глаза:

— Тебе надо проветриться.

Он протискивается мимо меня и направляется по коридору в конец вагона, к двери. С трудом, но всё же открывает её, и в лицо нам бьёт снежный заряд. Хеймитч вываливается из вагона прямо на землю.

Проводница-капитолийка торопится на помощь, но Хеймитч отмахивается от неё и, пошатываясь, поднимается на ноги.

— Я только на минутку. Хочу глотнуть свежего воздуха, — добродушно говорит он.

— Извините, — говорю, — он пьян. Я займусь им.