Рождение Люцифера - [21]

– Каждый имеет то, что охраняет, – кивнул Дронго, – так, кажется, говорил Жванецкий.

– Верно. И все об этом знают. Поэтому, выгоняя меня с работы, меня отрезают от льгот, которые я могу иметь. А это и есть главное наказание.

– И в «теорию заговора» вы не верите?

– Не верю. Знаете, есть такой анекдот, когда одна корова говорит другой на бойне: «По-моему, нас не просто так откармливали в последние месяцы и не напрасно сюда привезли. Как ты считаешь»? А вторая ей отвечает, что не верит в теорию заговора. Смешно?

– Не очень, – ответил Дронго. – А вы не пытались сами переговорить с Кокоревой?

– Какой смысл? Документы ведь были уже в секретариате премьера. Сначала премьер устроил выволочку министру, затем «на ковер» вызвали нашего руководителя, ну, а потом уволили меня. Мой любимый руководитель сдал меня сразу и не раздумывая, иначе бы уволили его. Все правильно. Когда он почувствовал, что может «утонуть», бросил меня под ноги, чтобы самому выплыть. Ничего страшного, постараюсь выкрутиться.

– Вы знаете человека по имени Вахтанг Гибрадзе?

– Первый раз слышу. А кто это?

– Один наш знакомый. Мы подумали, что вы можете его знать.

– Нет, не знаю.

– Может, слышали о Николае Алексеевиче Моисееве или Василии Павловиче Бочкареве?

– Нет, никогда не слышал. Вы считаете, что я должен знать всех этих людей?

– Не обязательно, но, возможно, что-нибудь о них слышали?

– Нет. Хотя сейчас мне трудно сказать навскидку… Я общался с огромным количеством людей. Может, среди них и были Моисеев с Бочкаревым, но я их не помню.

– Вы работали в «почтовом ящике» вместе с Кродерсом?

– Да. И со всеми остальными. И потом часто встречались. Можно сказать, что мы дружим уже много лет. Так получилось, что в отделе собрались почти ровесники, с разницей в два-три года. И руководитель у нас хоть и был намного старше, но относился к нам по-дружески, старался всегда поддержать. Жаль, что старик Лейтман умер, иначе мы бы собирались одной большой компанией, – оживился Охманович.

– И вы оставались там практически до закрытия предприятия?

– Да, верно, оставался. Ушел примерно за год до закрытия. Уже тогда было ясно, что все кончено. Наши разработки уже никому не были нужны, а оставшиеся сотрудники получали нищенскую зарплату, которую платили просто из жалости, перед закрытием. Я был тогда уже заместителем директора. Мы с трудом находили какие-то непонятные заказы, чтобы элементарно выжить. Средняя зарплата была на уровне шестнадцати долларов. Сейчас об этом даже невозможно вспоминать. Вообще непонятно, как люди выживали. Спасал натуральный обмен, свои огороды, помощь родственников из сел… Но время было сложное. Это уже про девяностые, когда я уходил, а в начале восьмидесятых наш «почтовый ящик» был одним из самых престижных предприятий. С большой зарплатой, еще платили надбавки за секретность. Многие мечтали сюда попасть. Один из наших инженеров даже переехал на работу в Звездный городок. Можете себе представить? Работал с космонавтами.

– Он жив?

– Нет. Умер еще лет пятнадцать назад. Да, пятнадцать… Я просто хочу вам объяснить, насколько престижным и перспективным считался наш «ящик». Ну, а потом все развалилось.

– Кродерс считает, что все произошедшее с вами – чья-то злая воля.

– Я знаю, что он считает, – улыбнулся Охманович. – Я ему уже говорил, что он не прав. Но Петер упрямо стоит на своем.

– Вы работали в Министерстве экономики, а в Министерстве здравоохранения у вас не было знакомых? – поинтересовался Дронго.

– Кажется, нет. А почему вы спрашиваете?

– Дело Старовских. Сначала им разрешили работать, а потом клинику закрыли. И, судя по их адвокату, им не удастся доказать в городском суде обоснованность своего искового заявления.

– Я все знаю, – помрачнел Охманович. – Но по-моему, это обычный рейдерский захват. Просто кому-то понравилась их клиника, и этот кто-то решил ее захватить. Знаете, какой первый случай рейдерского захвата описан в русской литературе? Когда судебные инстанции вынесли явно неправомерный приговор, отдав предпочтение не истинному владельцу, а пытавшемуся захватить его имение соседу.

– Знаю, – ответил Дронго, – об этом писал Александр Сергеевич. Троекуров неправедным образом отнимал деревеньку у отца Дубровского.

– С вами приятно разговаривать, – с уважением произнес Охманович. – Как видите, ничего не ново под луной. Такой случай описал еще Пушкин, с тех пор ничего не изменилось. Надо всего лишь найти ловкого стряпчего, чтобы смог убедить судью вынести незаконный приговор, и чужое имение – ваше. Вот так вершатся дела уже не одну сотню лет.

– Пушкин – это серьезный аргумент, – согласился Дронго, – но там тоже были конкретные причины подобного поведения самодура Троекурора. Кстати, из повести понятно, что Троекуров, в общем, сожалел, что поступил таким неправедным образом, но его гордость не давала ему возможности все переиграть… Вы можете дать нам телефон Кокоревой?

– Могу, конечно, но это бесполезно, – ответил Охманович. – Обвинить молодую женщину в том, что она нарочно меня подставила? Нет, я до такого еще не додумался.

– Сколько ей лет?

– Тридцать шесть. Ее назначили в прошлом году. До этого она была заместителем, но наш заведующий общим отделом неожиданно и скоропостижно скончался. Только не подумайте ничего плохого, он скончался в Хорватии на отдыхе. Обширный инфаркт прямо у моря. Вода была достаточно прохладной, а у него – сердце. Или вы отправитесь туда проверять обстоятельства его смерти? Может, он был скрытым агентом?