Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - [28]

В тот завтрак у бабушки, перед тем как все начало завершаться, у меня пропал аппетит. Я смотрела на тебя, бабушка, еще и еще, молча умоляя тебя не исчезать вот так, вдруг, оставив после себя опустевшую квартиру, шкаф – а в нем свитера с зацепившимися за них твоими седыми волосками, – и маму, твою осиротевшую дочь.

Элла

И опять меня не оставляют воспоминания о траурной неделе после смерти бабушки Оры. Вместо того, чтобы играть с Орой у нее в комнате, я хотела быть среди взрослых в гостиной и слушать их разговоры. Еще и еще слушать истории из жизни Рахель, бабушки Рахель, как называла ее я. В этих рассказах Рахель носит короткие штаны, работает в поле, делает грядки или надевает одно и то же праздничное платье, у которого для разнообразия периодически меняет длину рукавов. Особенно я любила, когда приходили ее подруги, которые знали ее почти всю жизнь. Когда они говорили о ней, их глаза блестели. Они тоже были бабушками и иногда вынимали из сумки фотографии внуков или внучек; и их глаза опять блестели.

А я сидела на одном из стульев и думала, как было бы здорово, если бы она была и моей бабушкой тоже.

Входят трое, мужчина и две женщины, подходят к матери Оры, пожимают ей руку. Женщины нагибаются, чтобы ее поцеловать. Она сидит на кресле с поджатыми под себя ногами, очень грустная. Они садятся на расставленные вдоль стен стулья и вздыхают. Одна из женщин вызывается приготовить всем кофе, а мне сок. Все погружены в процесс питья; отпивают из своих кружек длинными медленными глотками, чтобы как-то протянуть время. Только я одним глотком опустошаю свой стакан.

– Она долго болела? – спрашивает высокая.

И мама Оры уже в тысячный раз рассказывает, как только месяц тому назад она начала плохо себя чувствовать и упала, и как только после этого ее начали обследовать и нашли… И что до этого она была в полном порядке, но как только у нее обнаружили рак, она сразу сдала, как будто не хотела быть никому в тягость, и что в последние дни у нее уже появились боли.

– Очень жаль, – говорит толстушка, отпивая кофе, и бросает взгляд на мужчину, намекая, что и ему пора сказать хоть что-нибудь. Он поднимает глаза на маму Оры и начинает рассказывать, что в их отделе планируются изменения, но он введет ее в курс дела, когда она вернется на работу. А сначала пусть она переживет эту неделю, что, конечно, очень нелегко, хотя это и мама, которая умерла в уже очень преклонном возрасте и от тяжелой болезни, а не, не дай бог, ребенок, тогда это намного тяжелее.

Тут он спохватывается, что слишком разговорился или сболтнул что-то не то, и замолкает.

Высокая женщина опять вздыхает и говорит маме Оры:

– Я думаю, мы пойдем; мы только хотели чуть-чуть побыть с тобой.

И полноватая женщина говорит «да».

Мужчина смотрит на них, но не спешит, и они продолжают сидеть.

«Идите уже», – думаю я.

Но они не двигаются, прилипнув к своим стульям, но вот наконец встают и медленно направляются к двери, останавливаются еще на секунду, чтобы это не выглядело, как будто они сбегают, и только тогда окончательно исчезают.

Люди приходят и уходят, рассказывают, смеются и плачут, а я все жалею, что она не была и моей бабушкой тоже, что никто не смотрит на меня с сочувствием и не спрашивает, как я себя чувствую, и никто не говорит, глядя на меня, как я на нее похожа, и что, конечно, бабушка тобой очень гордилась и очень любила быть с тобой.

Столько лет прошло с тех пор, а у меня по-прежнему наворачиваются слезы, когда я думаю о ней. Как бы я хотела заглянуть в гости к бабушке Рахель, чтобы рассказать ей, что и я уже тоже бабушка. Она бы обняла меня, прижала к себе, согревая своим вечным фиолетовым свитером, который она сама вязала неизвестно сколько лет тому назад, и погладила бы мою щеку своей прохладной рукой. Мне хочется плакать, зарыться в складки ее одежды, вдыхать ее запах и выплакать все накопившиеся тяжелые слезы. И чтобы она говорила мне: «Ну хватит, хватит…», а я бы продолжала еще и еще.

А потом она посадит меня возле себя и приготовит мне горячий чай и тост с маслом и клубничным вареньем, и нарежет его маленькими кубиками, как она это делала мне и Оре, когда мы были девочками. Мне тебя так не хватает, бабушка Рахель!

Нири

Посредством этой группы я оживляю память о тебе. Как ты себя чувствовала, когда стала бабушкой? И тебе тоже казалось странным это превращение? А та особенная, превосходная бабушка родилась в тебе в одночасье или росла, развивалась и совершенствовалась со временем? Была ли ты одной и той же для всех твоих внуков, или связь, установившаяся между нами, была особым исключением, подарком, дарованным судьбой именно мне? И еще: ты тоже, как мамы в этой группе, оставаясь наедине с собой, лепила из себя образ бабушки, то убавляя, то прибавляя, переделывая раз за разом отдельные детали, пока не вылепила наконец его окончательные черты? А после того, как ты уже стала бабушкой, что ты видела, глядя в зеркало?

Неожиданно я вспоминаю про Эллу. Что ты видишь, когда смотришь в зеркало и обращаешься к своему отражению: «Бабуленька»? Оказывается ли при этом на твоем лице грустная улыбка, или это – картина, нарисованная в моем воображении? С того момента, как я услышала твой голос по телефону, меня не оставляет образ девочки, заключенной в тело взрослой женщины. Девочки, которая в жаркий июльский вечер кутается в шаль, обнимая себя, как мама обнимает дочку. Дочка и мама в одном лице.